Правда, он защищал девушку, честь прекрасной дамы, если так можно выразиться… Странствующий рыцарь, защитник угнетенных! Сэр Ланселот! Пустое дело: гордиться сэру Десмонду совершенно нечем. Нет, скорее прочь отсюда! Но куда идти? И тут же он ахнул, увидев огненный промельк впереди, за белой завесой метели. Нелепая мысль, что демоны преисподней несутся в адских вихрях за его грешной душой, пришла, но тут же была унесена порывом ветра. Да никакие не адские вихри, искры летят из печной трубы!
Одно из двух: или где-то рядом изба, или… Сердце Десмонда радостно забилось… или Олег догадался растопить сильный огонь в печи, обогревающей возок. Опьяненный радостью, вмиг забывший обо всем на свете, Десмонд ринулся на сверкающий «маяк». Но не пробежал и двадцати шагов, как с двух сторон в него вцепились чьи-то руки, и два голоса (один, отрочески звонкий и счастливый, – Олега, другой, надтреснутый от страха, – кучера) завопили хором:
– Нашелся! Живой! Слава те, господи!
Вот уж воистину…
Что посеешь, то и пожнешь
– Я говорю вам, сэр, что человек, подобный вам, никогда не ступит на палубу моего корабля!
– А я говорю, сэр, что уплатил за сие путешествие преизрядные деньги, и вы не вправе лишить меня моей каюты!
– Ваши деньги… Вы, мистер рабовладелец, можете получить их назад, дайте только мне время сходить за ними в каюту! – И капитан сделал движение повернуться.
– Послушайте, сэр! – воззвал Десмонд в отчаянии. – Вы не можете так поступить со мной! Ну что я такого совершил? Я был в стране, где законы совсем иные, чем у нас, и принужден был жить по ее законам. Вы были когда-нибудь в России?
Капитан всем своим молодым, гладко выбритым лицом показал, что сама мысль о такой возможности приводит его в содрогание.
– Тогда как же вы можете судить? Это дикая азиатская страна, совершенный Восток, где обычаи – истинные деспоты. Например, русское гостеприимство! Ежели хозяин угостит тебя вином и ты не пьешь до дна, тебя могут вызвать на дуэль, ибо хозяин сочтет себя оскорбленным. Ежели за обедом оставляешь какое-нибудь блюдо нетронутым, хозяин вызывает повара – и на твоих глазах способен отрубить ему голову: по его мнению, гость оскорблен дурным качеством пищи!
В светлых глазах капитана появилось мечтательное выражение. Он оглянулся на корабль и пробормотал:
– Сей обычай я полагаю вполне разумным и совсем не прочь ввести его в обиход!
Десмонд деликатно сдержал улыбку и поспешил закрепить завоеванные позиции, на шаг придвинувшись к берегу. Однако маневр его был тотчас пресечен капитаном:
– В прошлом году я совершал рейс к берегам Испании, и там некий господин, один из дикой американской нации, предложил мне баснословные деньги, ежели я соглашусь загрузить трюмы африканскими рабами. Надо ли говорить, как я поступил?
Десмонд поджал губы, потому что его так и подмывало ответить, что он не вполне дурак. Перед ним было достаточно побитое штормами судно для каботажного плавания, и даже переход из Кале в Дувр был для него тяжеловат. Ну можно ли представить сей корабль посреди океана, по пути из Африки в Новую Англию? Да никогда в жизни!
Разумеется, он смолчал и даже нашел в себе силы сокрушенно покачать головой. Капитан мог воспринять жест как выражение сочувствия, но Десмонд был сокрушен искренне. Дело его, кажется, безнадежно зашло в тупик. Неужто придется возвращаться в трактир, снова снимать комнаты для ночлега, снова терпеть двусмысленность, вдобавок каждую минуту ожидая окрика за спиной:
– Месье Рене (или Этьен, Оливье, Дени)? Какая неожиданная встреча!
Под этими именами Десмонд жил во Франции. И он отнюдь не обольщался расхожим мнением о том, что французы легкомысленны и созданы лишь для романов и романсов. Можно не сомневаться: повстречай он кого-то из тех, кому встал поперек дороги, спасая сторонников несчастного Людовика XVII, у французов хватит ума схватить его и отправить в Париж, где гильотина по нему плачет уже более года. Нет, надо немедленно убираться из Кале! Здесь его жизнь в непрестанной опасности.
Сказать, что ли, это капитану? Нет, противнику деспотии принципы дороже всего на свете! Стоп… а нельзя ли сыграть на его принципах?
Капитан тем временем, наскучив их беседою, сделал движение к шлюпке, куда уже погрузились остальные пассажиры и теперь выражали явное нетерпение.
– Вы бесчеловечны, сударь, – произнес Десмонд тихо, но так, чтобы капитан его услышал. – Причем прежде всего к той несчастной, положением которой так возмущены. А ведь я показывал вам ее бумаги. Показывал дарственную! Она – подарок мне от одного моего русского друга, понятно вам? Вообразите, что сделал бы баснословно богатый дикарь, вздумай я сказать, мол, не надобно мне его даров, поскольку в Англии рабство презираемо и ненавидимо всеми порядочными людьми. Он и не понял бы ничего, кроме того, что девушка мне не нравится. Конечно, он стал моим вековечным врагом, но мне плевать, я не собираюсь возвращаться в Россию. Но участь девушки… – Десмонд изо всех сил изобразил ужас, мысленно извиняясь перед кузеном Чердынцевым, который являлся прообразом описываемого им варвара, ведь именно Олег писал дарственную на внезапно обретенную Десмондову собственность. – Он же немедленно отрубил бы ей голову! Или затравил собаками в моем присутствии. Поверьте, сударь, – добавил Десмонд сухо, – я не меньше вас ненавижу рабство, но не видел иного способа спасти несчастную.
Капитан был молод и не умел владеть своим лицом – после слов Десмонда на нем проступили ужас, жалость, растерянность. Последний довод подействовал на капитана. Лицо его просветлело.
– Бог вам судья, сэр, – проговорил простодушный «морской волк» в свойственной ему возвышенной тональности. – Eсли речь идет о спасении жизни, то… Прошу в шлюпку.
Он зашагал к морю, увязая в песке. Десмонд неуклюже последовал за ним, даже не оглянувшись посмотреть, следует ли за ним его злополучное имущество. Разумеется, следует! Куда ж ей еще деваться? Да, и ему от нее теперь уже не избавиться…
Там, на берегу незамерзающей Басурманки, увидев до смерти перепуганного Олега и почти плачущего от отчаяния Клима, Десмонд испытал прилив такого облегчения, что ему показалось, будто и не было никакой баньки, один лишь морок метельный, шутки нечистой силы, которая накануне Рождества буйствует неудержимо. Однако зоркий глаз Олега сразу приметил неладное, а потому после первых объятий, перемежавшихся с крепкими проклятиями, он с тревогой спросил:
– Что с тобой? Где был ты и что делал? Вид у тебя такой, словно нечистое содеял! Успокойся и не дрожи. Э, да ты замерз! А где тулуп?
Десмонд скрипнул зубами. Тулуп остался в баньке, а рядом с ним… Конечно, можно было отовраться. Однако воспоминание о крике, полном ужаса, о черных от страха глазах помешало Десмонду солгать. Торопливо он выложил все, что с ним случилось нынче ночью, и ощутил облегчение, словно сбросил часть ноши.
Против ожидания Олег не ужаснулся, а только удивился безмерно.
– Суров твой нрав, и на расправу ты прыток, – пробормотал Олег, недоверчиво разглядывая своего родственника. – И что же теперь делать будем?
– Там мой тулуп, – вздохнул Десмонд. – Если полиция начнет искать…
– Милый, ты забыл, где находишься? – похлопал его по плечу Олег. – Ну какая тут полиция? К тому же убитый явно крепостной.
– А если твой кучер проговорится: мол, я заблудился где-то тут в то время, когда приключилось убийство? И кто-нибудь свяжет концы с концами?
– Россия, брат, тебе не Англия, – ласково, будто несмышленому ребенку, сказал Олег. – У нас закон – царская да господская воля. Даже если Клим спьяну скажет, что видел, как ты мужика пристукнул, то против его слова будет мое, слово дворянина, а оно вдесятеро стоит.