У которой сегодня нет ни единого шанса.
Джемма первой сделала шаг к дверям. Девитт, как тень, немедленно последовал за ней. Он обнял ее за талию, жестко привлекая к себе. Его сердце бешено стучало совсем рядом. Не выпуская желанную добычу из рук, он отпер дверь и повлек по коридору к поблескивающим неподалеку зеркальным дверям зала.
Джемма, затаив дыхание, ждала удобного момента. Покорно следовала за обезумевшим боссом, не совершая резких движений. И момент наступил, когда Девитт замешкался с кодовым замком конференц-зала. Джемма рванулась, выскользнула и понеслась, не разбирая дороги, по пустому неосвещенному коридору. Наполовину расстегнутая блузка хлопала как крылья.
Мимо мелькали запертые двери. Ни в одну ей не войти. Оставалась только лестница, чтобы сбежать вниз к охране, минуя несколько этажей и сотню ступеней.
До лестницы она почти добежала. Успела глотнуть пыльного лестничного духа. И только. Настигнувший ее Девитт круто опрокинул Джемму назад, на себя, подхватывая на руки. Ее пальцы беспомощно соскользнули с гладких перил, не успев в них вцепиться.
Она хотела закричать, но он запечатал ее уста безжалостным поцелуем, способным вытянуть душу.
Джемма закрыла глаза.
6
Она упала с высоты на серебристую прохладную кожу. Кожа скрипнула под ней. Голова Джеммы откинулась на кожаные диванные подушки, и разметавшиеся золотые волосы заструились вниз сверкающим потоком.
Она не сопротивлялась, а Девитт больше ничего не говорил. Его руки вдруг сделались нежными — нежными. Они теперь не стремились пленить, удержать, смирить — они жаждали ласкать, познавать покорившуюся плоть на ощупь.
От шелковистой женской кожи исходил волнующий аромат, пудровый, росистый, тонкий. Едва вдохнув его, Девитт понял, что окончательно сошел с ума. В мозгу в один миг случилась необратимая роковая биохимическая реакция, которая изменила в его сознании все. Мир вдруг стал походить на радуги.
Джемма не открывала глаз, ощущая, как мужские губы осторожно целуют ее подрагивающие тонкие веки, затем виски, касаются напряженных скул.
Перед ее закрытыми глазами открывалась иная вселенная. В которой ее любили… И в эту счастливую вселенную попасть, оказывается, совсем легко: только и надо, что пасть на кожаный диван с закрытыми глазами и не пытаться бороться.
С собой.
Губы у нее дрогнули, дрожащая тень улыбки скользнула по ним, задержалась на уголках и пропала. Исступленные мужские уста превратили те осветившиеся губы в подрагивающие лепестки, раскрывшиеся для неги. На вкус лепестки были слаще цветочного нектара.
— Еще не поздно закричать, — в измененное сознание Джеммы неожиданно вторгся голос, показавшийся ей незнакомым — настолько царапающе он звучал.
Джемма распахнула глаза, чтобы раненой бабочкой взмыть и опрокинуться в сияющий мрак ониксовых очей.
— Поздно, — восторженно падая, прошептала она и протянула руку, дотрагиваясь до мужских губ.
Словно вдалеке послышался щекочущий смех, и мужские губы сделались пламенно-беспощадными…
…Кабинет выглядел как-то не так. По-иному и потусторонне. Наверное, потому, что она никогда раньше не была здесь столь поздним вечером, без света, когда лиловатый сумрак обволакивал стены и стелился по полу, точно густая сметана.
Джемма приподнялась на диване, и вокруг оголенных рук змейкой обвился невесомый сквозняк. Хлад скользнул и по обнаженной груди. Джемма зябко передернула плечами. Некто сзади привлек ее к себе. Стало тепло… Но она решительно разомкнула кольцо рук этого «некто». Волшебство закончилось. Пора все-таки вернуться на грешную землю, а по ней — топ-топ, домой. Где ее одежда?
— Ты куда-то торопишься? — послышался голос Девитта.
Джемма на мгновение замерла, услышав неожиданное бархатистое «ты». И все опять на мгновение сделалось нереальным.
— Да, мне давным-давно пора домой. — Она нагнулась за бюстгальтером, а потом, не удержавшись, взглянула на Девитта, полулежавшего на диване.
В сумерках он был особенно хорош. Пожалуй, она рискнула бы изобразить его вот таким: обнаженным, утомленным, с блуждающей полуулыбкой на классически правильных устах, которые… Джемма яростно мотнула головой.
Нет, не стоит мечтать о неосуществимом. Рисовать она умеет только карикатуры и шаржи, а портреты у нее всегда получались дурные. И она сотню лет назад забросила это скучное занятие — воспроизводить точные копии людей на холсте в красках.
— У меня два вопроса: «почему» номер один и «почему» номер два. — Девитт слегка склонил голову набок, и вокруг нее образовался мрачный ореол из густо-лиловых теней.