Но он не ответил, словно это его не касалось, — он уже рассеялся и обеззаботился. Потом она спросила:
— А если будут спрашивать, когда ты вернешься, что отвечать? Правду или накинуть еще денек? Чтоб сразу не трезвонили?
Но тут он опять промолчал, то есть он уже на чем-то ином, тамошнем, сосредоточился, а от здешнего уже оторвался.
Время от времени он, правда, выглядывал в окно, не пришла ли машина, но убедившись, что Гарика еще нет, уже полностью экипированный, даже в кепке с длинным козырьком, включал телевизор. Потом, на каком-нибудь слове «сука» или «падла», слышавшемся с экрана, почти демонстративно кривил лицо и вырубал этот сквернословящий аппарат, и, честно говоря, самой Марине Павловне уже не терпелось, чтобы он поскорее уже уехал, так томительно было мириться с этим отсутствием человека в его собственном теле.
Наконец прикатил этот Гарик, и Борис Михайлович, неуклюже держа удочки наперевес, с обидной поспешностью чмокнул Марину Павловну мимо щеки:
— Ну, Мариша, зря ты, отдохнула бы на свежем воздухе, не скучай! Диссертацию тебе дописать!
— И тебе, Буся, удачной рыбалки, — не без ехидства в интонации кинула Марина Павловна.
Но он уже устремился к дверям, удочки разъехались в его руке ножницами, одна из них уперлась в проем, и пока он ее выравнивал, кепка упала, он не стал ее надевать, просто подцепил за резинку пальцем и вот уже трюхал по лестнице, очевидно, опасаясь, что и при входе в лифт удочки тоже могут заартачиться.
Ах, Буся, смешной, забавный, нелепый! Не хватает только очков на носу и академической лысины, а так — типичный профессор. Слава богу, что она, Марина Павловна, у него жена. С одной стороны — вполне соответствует его интеллектуальным запросам — сама доцент, кандидат наук, без пяти минут доктор, а с другой — женщина трезвая, здравая, без заскоков.
Оказавшись перед зеркалом, с удовлетворением оглядела свою плотную, туго сбитую, коренастую фигуру на уверенных крепких ногах, тряхнула головой с короткими черными волосами и засобиралась. Надела новую красную блузку с жабо (Буся этой весной привез из Мюнхена), прицепила к ней брошь — золотая рыбка с глазком (он же купил где-то в Мексике), а юбку надела белую, но — располнела она, что ли — та еле застегнулась, и оттого отовсюду все стало выпирать: бока, живот, ягодицы, пардон… И ноги из-под нее так глупо торчат — две налитые такие бутылочки.
Ну и ладно. Перед кем ей там особо красоваться? Она зайдет по-соседски, Людочка сказала, что ничего особенного не будет — так только, условно: все-таки день рождения, но дата не круглая — сорок девять лет. И никого она такого и не зовет, даже сын ее из Америки не приедет, хотя и передал ей на днях через приятеля солидную сумму денег — и на жизнь, и на подарок. Она сказала — будет Костик, это ее сослуживец по институту искусствознания и, кажется, ухажер, будет Тата — это ее племянница из Харькова, которая год назад поступила в Москве в Богословский институт и пришла к ней по-родственному навеки поселиться и даже поговаривала: «Вот, тетя Люда, если вы меня тут пропишете, Царство Небесное вам обеспечено!», что, конечно, очень Людочку злило. Еще семейная парочка каких-то старых друзей. Ну и она — Марина Павловна.
Людочку она знала давно — во-первых, та театровед, и они то и дело сталкивались на конференциях и круглых столах. Людочка доставала ей билеты в театр на постановки Чехова — Марина Павловна одну диссертацию по нему написала, сейчас другую дописывает, вообще — специалист, а во-вторых, они же с Людочкой соседки. Марина Павловна живет на два этажа выше — на четвертом, а Людочка — под ней, но на втором.
Но Людочкина квартирка двухкомнатная, в то время как у Марины Павловны — трехкомнатная. Это потому, что одну комнату Людочки оттяпали у нее еще в давние времена соседи по этажу: приватизировали, присоединили к своей квартире и дверь замуровали. А между Людочкой и Мариной Павловной — на третьем — проживает некая певичка, у нее тоже трехкомнатная. Смазливенькая такая, блондиночка крашеная, ничего особенного. Довольно молоденькая.
И на этой певичке они как-то особенно с Людочкой сблизились. Потому что певичка эта сделала у себя в квартире какой-то неслыханный ремонт. Стены все поломала, а вместо них наставила повсюду колонны из папье-маше и с золотом. И даже полы сделала у себя суперновомодные — с отоплением: провела под полом трубы и замуровала их потом насмерть итальянской плиткой.
И вот эти трубы, которые оказались аккурат над Людочкиной квартирой, стали сначала потихоньку, а потом преизрядно протекать. Штукатурка размокла. Обои стали отходить от стены, а потом и вовсе отваливаться, пока наконец огромный кусок потолка не обвалился, едва не задев хозяйку. Если бы попал по голове, то точно бы покалечил или вовсе убил несчастную.