— Ты не хотела бы поехать на рыбалку?
Разумеется, на этот вопрос у нее один ответ:
— Нет, не хотела бы.
А ведь он мог сказать вот так, со властью, как муж:
— Мариша, мы едем с тобой отдохнуть на лоно природы, там речка, там цветы, лес, лужок, солнце, свежий воздух, красота, бабочки, стрекозы, птицы поют, рыба плещется… Тебе надо отключиться, ты так устала, и мне так хочется побыть там с тобой. А потом вернемся и отправимся по путевке в Турцию.
Но — не сказал же! Не сказал. Даже не предложил — просто спросил как-то абстрактно, вообще: не хотела бы она… Ну с какой стати она вдруг станет хотеть поехать на рыбалку! Она даже не знает, с какого конца эту удочку в воду засовывать! И ведь потом не переспрашивал, хотя бы для формальности. А так — выслушал, головой кивнул, отвернулся, засобирался. Прибавил, правда:
— У нас есть место в машине…
При воспоминании об этом, она аж вскочила с кровати:
— Что значит «есть место»? Для нее, что ли? То есть могло бы быть такое, что для нее этого места бы не было, и тогда бы он вообще даже и не заикнулся о ней! И потом — как это для нее бы не оказалось места! Да для кого угодно его могло бы не быть, только не для нее. Сам Барсук мог бы поехать на перекладных, жена эта шестая, но у нее, Марины Павловны, всегда должно было быть место в казенной машине своего мужа!
А тут — что получилось — решили ехать: шофер, Буся, Вася, жена, и вот оказалось — одно место пропадает. И чтобы оно все-таки не пропадало — жалко же — он и спросил ее осторожненько про желание рыбалки. Нет, надо что-то делать!
Она встала, зажгла свет, достала из бара коньячную бутылку, плеснула себе в рюмку — чуть-чуть успокоиться.
И потом — если все в машине уже занято, так ты сам останься, а ее посади. Или тогда уж — все, путешествие отменяется, мест нет. Остался бы в Москве. А то зачастил в эту деревню, повадился. Даже Людочка заметила. На майские был, в июне — на выходные ездил. В июле тоже был. Теперь вот в августе.
Она снова легла и закрыла глаза. Но сон не шел.
Интересно, эта Жанна — какая она, никак не вспомнить. Вася же приводил ее на юбилей Буси, народу было много. Или это была тогда не она, а еще пятая жена? Или даже четвертая? Или все-таки четвертой была Лариса — они еще вместе в Крым ездили — лет двенадцать назад. Или Лариса была третья? Марина Павловна с точностью вспомнила, что одна из Васиных жен работала в отделе заказов гастронома в доме на Котельнической — это было еще при советской власти — и таскала оттуда всякую дефицитную вкуснятину — язык, вырезку, икру, семгу, растворимый кофе. Им с Бусей тоже от ее щедрот перепадало. Но это было так давно, так что, наверное, это была его вторая или даже первая жена.
А с другой стороны, если б эта Жанна была какая-нибудь этакая, эффектная, хорошенькая или просто обаятельная, Марина Павловна бы ее запомнила. Ну хоть что-то — рост, очертания фигуры, цвет волос, возраст… Сколько ей лет-то? Тридцать? Сорок? Сорок пять? Или все пятьдесят, как Марине Павловне?
От напряжения она снова села. Включила свет, чтобы не оставаться в темноте. Впрочем, уже начало светать.
А откуда сам Барсук ее откопал? Кажется, они вместе работали в строительной фирме. Значит, она женщина-строитель. Ну, монтажница там, высотница… Нет, теперь она ясно вспомнила: Буся не так давно говорил, что надо их полуразрушенную квартиру перед ремонтом показать этой Жанне — она-де прекрасный дизайнер.
Марина Павловна недовольно нахмурилась: интересно, откуда он узнал, какой она дизайнер? Он что, на объекты с ней выезжал?
— Она раньше работала с Васей в проектном институте, а потом переквалифицировалась в дизайнеры, — объяснил он ей тогда.
Так-так. Значит, она закончила институт — было ей года 22–23. Потом успела поработать в проектном институте, накинем еще годков 5–6, итого 28–29, а потом — дизайнером — лет этак 5–6. Всего получилось 34–35 лет. Самый прекрасный возраст. Женщина уже поумнела, она с самооценкой, самостоятельная, чурается вывертов. А с другой стороны — еще молодая — ни морщин, ни обвислых щек, ни жировых складок на животе.
Это открытие подкинуло ее на месте. Она заторопилась к бару и еще налила себе полную рюмку — всем назло. Вот — кураж еще есть, есть молодая злость. Да и коньяк, между прочим, совсем не вредная вещь — он расширяет сосуды, греет сердце и успокаивает взвинченные нервы. Бусе один врач-кардиолог так и говорил: