— Она все равно будет моя, — со смехом сказал офицер, раскланиваясь и также направляясь к дверям.
Сия беседа была для меня столь приятна, что я почувствовал себя наполовину воскресшим. Целых четыре дня! Воистину фортуна улыбалась мне.
Через несколько часов пришёл достойного вида человек и на хорошем итальянском языке объявил от имени начальника полиции, что в ближайший понедельник соберутся мои кредиторы, а сам он назначен оценивать имущество и советует мне отказаться от аукциона, чтобы заставить противную сторону согласиться с его оценкой. При этом он обещал мне, что я останусь доволен, если последую его советам.
Заверив начальника полиции в своей благодарности, я попросил этого человека осмотреть мои чемоданы и шкатулку с драгоценностями. После обследования их содержимого он сказал, что одни кружева стоят двадцать тысяч франков, и добавил:
— Сударь, вы имеете вещей более чем на сто тысяч, но, даю вам слово, я готов приватно сообщить господам офицерам совершенно противоположное. Постарайтесь договориться с ними на половину долга, и тогда вы сможете увезти с собой всё остальное.
— При таком исходе обещаю вам, сударь, пятьдесят луидоров. Вот шесть в счёт вашего будущего гонорара.
Я вздохнул свободнее и думал уже лишь о том, как устроить побег со всеми своими пожитками, исключая, конечно, мою бедную карету. Дело было затруднительным, но всё-таки я не сидел теперь в свинцовой тюрьме, и воспоминание о моём великом спасении подбадривало меня.
Я начал с того, что пригласил к обеду Тоскани, Балетти и Бинетти, как раз тех, кому нечего было опасаться мести моих мошенников и на дружеское расположение которых я мог вполне рассчитывать.
Своим гостям я рассказал о моём положении и твёрдой решимости бежать, ничего не оставив из своего имущества.
После некоторого молчания Бинетти сказала, что если мне удастся выйти из трактира и пробраться к ней, то можно будет спуститься через окно прямо за городскую стену в ста шагах от большой дороги и на почтовой карете ещё до рассвета выехать их герцогских владений. Я отвечал, что найду какой-нибудь способ покинуть трактир, но не знаю, что делать с вещами. Тут вмешалась Тоскани и сказала: “Придётся оставить чемоданы, поскольку их невозможно вынести, а содержимое надо переправить ко мне. Я берусь доставить его в целости и сохранности туда, где вы остановитесь. За несколько раз под моим платьем можно перенести всё, и начать следует сегодня же”. Балетти одобрила сей план и предложила своё содействие для ускорения дела. На этом мы и порешили. Я обещал Бинетти быть у неё ровно в полночь с воскресенья на понедельник, даже если бы пришлось заколоть часового, который охранял мою дверь днём, но на ночь запирал её и уходил. Балетти согласился приготовить для меня карету и поставить её на большой дороге с верным слугой и всеми моими вещами, правда уже в других чемоданах. Дабы не терять времени, Тоскани начала нагружаться и приспособила у себя под платьем два костюма. В последующие дни три женщины и оба мои друга старались с таким усердием, что в субботу к полуночи все мои чемоданы, шкатулка и несессер были уже пусты. Я оставил лишь драгоценности, которые можно было унести в карманах.
В воскресенье Тоскани принесла мне ключи от двух чемоданов, куда она тщательно уложила всё моё имущество, а пришедший вместе с ней Балетти сообщил, что все меры приняты, и почтовая карета будет ждать меня на дороге сразу после полуночи. Я был доволен всеми этими обстоятельствами и вот как решил устроить свой побег из трактира.
Солдат, который охранял меня, помещался в небольшой прихожей и никогда не входил в комнату без вызова. Как только я ложился, он запирал дверь на ключ и уходил. Ужинал он в своей прихожей тем, что я посылал ему. В согласии с сим распорядком сделал я моему испанцу следующие приказания:
“После ужина, вместо того чтобы ложиться в постель, я приготовлюсь выйти из комнаты, как только погаснут наружные огни. По выходе я без труда попаду на лестницу, и дело будет сделано. Я направлюсь к Бинетти и через её дом выйду из города и буду дожидаться тебя в Фюрстенберге. Никто не может помешать тебе уехать завтра или послезавтра”.
Но поскольку всё-таки оставалась некоторая вероятность того, что солдату придёт в голову проверить меня, я озаботился положить на подушку тряпочное чучело в парике и ночном колпаке, а одеяло устроил так, чтобы можно было обмануть первый взгляд.
Как я узнал впоследствии от моего испанца, всё обошлось наилучшим образом. Пока Дюк распивал с часовым вино, я завернулся в шубу, предварительно прикрепив к поясу охотничий нож вместо шпаги, и положил в карманы два заряженных пистолета. Едва темнота возвестила, что мой испанец задул канделябр, я осторожно вышел из комнаты и без единого шороха достиг лестницы. Остальное уже не вызывало опасений, поскольку лестница выходила на аллею, а дверь до полуночи всегда была открыта.