Мадам Морэн приехала к обеду только с племянницей и Вальангларом, так как у дочери оказался ещё не готов туалет, а муж её до самого вечера не смог освободиться от дел.
На прекрасной Роман было то же платье, что и всегда, но она не нуждалась ни в каких туалетах. Подойдя совсем близко ко мне, она спросила, не забыл ли я про гороскоп. Я усадил её к себе на колени и сказал, что она получит его завтра. В этом положении, обнимая левой рукой её божественную талию, я запечатлел на прелестных губках два огненных поцелуя. Она была скорее удивлена, чем испугана, видя меня дрожащим, и хотя её оборона увенчалась успехом, она сохраняла при этом благопристойное выражение и полнейшее спокойствие. Уступая её мольбам, я сделал над собой усилие и разжал руки.
Мадам Морэн подошла и села рядом с нами, чтобы получить некоторые разъяснения о гороскопе своей дочери. Потом, обращаясь к племяннице, она сказала:
— Завтра во всём Гренобле будут говорить, что это была твоя помолвка.
— А также о моём прекрасном платье, кружевах и бриллиантах.
— Нет, только лишь о вашей красоте, вашем уме и благонравии, — произнёс я с чувством. — Сии качества составят счастие того, кому вы достанетесь.
Последовало молчание, так как все полагали, что я говорю о самом себе, хотя у меня и в мыслях не было ничего подобного. Если бы я знал, с какой стороны подойти, то предложил бы ей пятьсот луидоров. Но мне казалось затруднительным оговаривать условия контракта, а отдавать такие деньги за какую-нибудь безделку было просто смешно.
К восьми часам собрались все гости, и я имел удовольствие видеть у себя самых красивых женщин Гренобля, а также кавалеров из лучших домов. Единственно, что мне не понравилось, это обилие сыпавшихся на меня комплиментов, коими столь расточительна провинция.
Я открыл бал с дамой, на которую указал мне Вальанглар, после чего протанцевал с каждой из присутствующих. Но все контрдансы я сохранял для прекрасной Роман, затмевавшей остальных простотой своего туалета.
Почувствовав себя изрядно разгорячённым, я поднялся наверх, чтобы облачиться в более лёгкий костюм. Когда я надевал его, вошла прелестная кузина с вопросом, не нужно ли мне чего-нибудь.
— Мне нужны вы, милое дитя, — отвечал я, заключая её в объятия.
— Боже мой, что вы делаете! Отпустите меня, сюда могут прийти. Задуйте же свечу!
Я потушил свет, запер дверь и, всё ещё переполненный прекрасной Роман, перенёс зажжённый ею огонь на прелестную кузину. Впрочем, должен признаться, племянница консьержа не нуждалась ни в чьём содействии для воспламенения желаний. Я не обнаружил в ней никаких изъянов и, возможно, она была даже лучше неопытной Роман. Удовлетворившись ранее меня, она просила пощадить её и, несмотря на моё желание начать всё сызнова, убежала.
Я возвратился в бальную залу и танцевал до тех пор, пока король консьержей не объявил, что ужин подан.
На столе теснилось множество закусок, приготовленных из всего лучшего, что дарует сезон и местный климат. Но самый бурный восторг, особенно среди дам, вызвало великое число восковых свечей, с искусством расставленных по всей зале.
Изрядно повеселившись за едой и вином, мы встали из-за стола, чтобы продолжать бал.
Я заметил, что мадам Морэн вместе с племянницей и Вальангларом вышли в сад, и присоединился к ним. Мы прогуливались при лунном свете, и я увлёк мою прекрасную Роман в дальнюю аллею. Но все мои самые обольстительные слова были напрасны. Я сжимал её в своих объятиях и покрывал страстными поцелуями, из коих она не возвратила мне ни одного. Её прелестные руки, оказавшиеся сильнее моих, воздвигали непреодолимые препятствия всем моим дерзким нападениям.
Однако же, сделав последнее усилие и воспользовавшись внезапностью, я достиг самого святилища в положении, делавшем бесполезным любое сопротивление. И здесь она охладила меня такими словами, произнесёнными ангельским голосом, к которым ни один деликатный человек не мог бы остаться бесчувственным: “Ах, сударь! Будьте моим другом, не губите меня!” Я встал на колено и, взяв её руку, просил прощения и поклялся не возобновлять более своих попыток. Я просил лишь единственный поцелуй в знак примирения. Он оказался первым и последним, коим удостоила меня сия чистая душа. Мы возвратились к её тётке, а потом в залу. Я чувствовал, что, несмотря на все старания успокоиться, не смогу побороть возбуждения.
Я сел в углу залы и попросил оказавшуюся рядом Розу принести мне лимонада. Сделав это, она стала мягко упрекать меня, что я ни разу не танцевал ни с ней, ни с сестрой, ни с кузиной.
— Что теперь подумают о нас в городе?