Вечером, когда Дюк причёсывал меня, он рассказал, что перед ужином к прекрасной иностранке и её мужу явился хозяин и недвусмысленно заявил категорическое требование заплатить к завтрашнему утру. Иначе для них не будут поставлены куверты, а все их пожитки навсегда останутся в гостинице.
— Откуда ты это знаешь?
— Обыкновенно. Их комната отделяется лишь деревянной перегородкой, и если бы они были сейчас у себя, то слышали бы каждое наше слово.
— А где они?
— За столом. Стараются наесться на весь завтрашний день. Дама, правда, плачет. Вам, сударь, сейчас и карты в руки.
— Умолкни, я не желаю впутываться в это. Здесь явная ловушка. Порядочная женщина никогда не стала бы рыдать за табльдотом.
— Ах, если бы вы видели, как к лицу ей слёзы! Я, жалкий бедняк и то не пожалел бы пары луидоров, если бы она только пожелала заработать их.
— Поди предложи ей.
В эту минуту возвратилась мадам с супругом, и я услышал рыдания и сердитый мужской голос. Но говорили они по-валлонски, и я не понял ни слова.
— Отправляйся спать, — сказа я Дюку, — и передай хозяину, чтобы завтра приготовил мне другую комнату.
Я лёг, но слёзы и шёпот прекратились только после полуночи.
На следующее утро, когда я брился, Дюк доложил о кавалере Стюарде.
— Скажи, что я не знаю никого с таким именем.
Дюк вернулся и сообщил, что, услышав отказ, кавалер в ярости топнул ногой, зашёл к себе в комнату и вышел из неё уже со шпагой.
— Надо всё-таки проверить, заряжены ли пистолеты.
Мне было смешно, однако я остался доволен предусмотрительностью моего испанца, ведь отчаявшийся человек способен на всё.
— Иди к хозяину и скажи, чтобы он дал мне другую комнату.
Однако хозяин явился сам и обещал удовлетворить меня лишь на следующий день.
— Если сегодня же не будет комнаты, я сейчас же съеду. Зачем мне слушать по ночам рыдания?
— Неужели здесь слышно, сударь?
— Да, вы можете сами убедиться, например, сейчас. Может быть, вам будет даже интересно. Эта женщина из-за вас покончит с собой.
— Из-за меня, сударь? Но я требовал только то, что мне причитается.
— Слышите, теперь говорит муж. Уверен, на своём жаргоне он называет вас чудовищем.
— Это меня не касается, лишь бы заплатил.
— Вы обрекаете их на голодную смерть. Сколько они должны?
— Пятьдесят франков.
— И вам не стыдно поднимать шум из-за таких пустяков?
— Сударь, мне было бы стыдно, если бы я дурно поступил. Но я требую своё.
— Вот ваши деньги. Идите и скажите им, что вам заплатили и они могут обедать, но не называйте меня.
— Вы сделали доброе дело, — произнёс сей неотёсанный мужлан и удалился, чтобы сообщить им эту новость:
— Вы ничего мне не должны и, если угодно, можете спускаться к обеду и ужину, но впредь будете платить каждый день.
Весь этот монолог был произнесён громким голосом, чтобы я слышал каждое слово.
Когда я выходил из комнаты, меня сразу же остановил кавалер и рассыпался в благодарностях.
— Сударь, я не понимаю, о чём вы говорите, — отвечал я. Он отошёл, ещё раз поблагодарив, а я отправился на берег Роны развлечься созерцанием моста и реки, которую географы почитают самой быстрой в Европе. В гостиницу я вернулся лишь к обеду. Хозяин знал, что я плачу каждый раз по шесть франков, и отдельно для меня готовил деликатесные блюда. Именно там я пил самое лучшее эрмитажное вино, которое находил столь превосходным, что за всё время, проведённое в Авиньоне, не употреблял никакого другого. После обеда я занялся своим туалетом, а потом отправился в театр. У подъезда я встретил Астроди и отдал ей все шестнадцать билетов. Моё место было рядом с ложей вице-легата князя Сальвиати, который приехал с многочисленной свитой дам и кавалеров, разукрашенных кружевами и орденами.
Ко мне подошёл человек, назвавшийся отцом мнимой Астроди, и шепнул на ухо, что дочь его просила не выдавать её тайну. Я отвечал ему также шёпотом, что никогда не подвергну себя риску быть уличённым во лжи. Лёгкость, с которой жулик предлагает честному человеку принять участие в его махинациях, просто поразительна. Возможно, ему кажется, что подобная откровенность является знаком уважения.