Успокоившийся после моего объяснения Дольчи опять стал обращаться к ней, стараясь затронуть какие-нибудь струны её души. Но напрасно. Тогда он ударился в пространный диалог с мужем, стремясь, однако, обратить на себя внимание дамы, но её прекрасные губки даже не дрогнули.
Красота нашей спутницы была совершенно безупречна: глаза сверкающей голубизны и идеального разреза, округлые плечи, полные и нежные руки, талия нимфы и светло-каштановые волосы несравненной прелести. Моё разгорячённое воображение обнажало то, чего я не мог видеть, и всё казалось восхитительным. Однако же, по некоторым размышлениям, я рассудил, что эта женщина с её печалью может возбудить лишь влюблённость, но отнюдь не длительное чувство, поскольку, доставляя наслаждение, она никогда не принесла бы счастия.
Я решил не видеть её более. Возможно, она даже лишилась рассудка или впала в отчаяние, оказавшись во власти человека, которого навряд ли любила. Мне было жаль её, и всё же казалось непростительным, чтобы порядочная женщина, к тому же не лишённая некоторого воспитания, согласившись поехать с нами, совершенно не посчиталась с тем, что своим унынием уничтожает всю прелесть нашей прогулки.
В отношении кавалера Стюарда, независимо от того, был ли он её мужем или любовником, не приходилось ломать себе голову. Кроме своей молодости, он ничем не выделялся — ни красотой, ни безобразием, ни каким-либо иным качеством. Его тон был фальшив, манеры грубы, а беседа обнаруживала одновременно и невежество, и глупость. И каким только образом, не имея за душой ни гроша и разъезжая по Европе с красавицей, выставляющей напоказ свою неприступную добродетель, мог он вообще существовать, если не за счёт простаков? Впрочем, несмотря на своё невежество, возможно, он заметил, что сих последних везде предостаточно, хотя опыт и должен был показать ему ненадёжность такового средства.
По прибытии в Воклюз я полностью поручил себя Дольчи, который бывал здесь уже сотни раз и имел в моих глазах то неоспоримое преимущество, что обожал возлюбленного Лауры. Мы оставили экипаж в Апте и направились по дороге к источнику, куда в этот день стекалось множество любопытствующих. Сам источник выходит из грота у основания скалы, возвышающейся не менее чем на сотню футов, из коих сам грот занимает почти половину. Вода изливается столь обильно, что уже здесь заслуживает названия реки. Это и есть Сорг, впадающий за Авиньоном в Рону. Невозможно представить воду более чистую и прозрачную, поскольку камни на её ложе не дают ни малейшего замутнения.
Я хотел добраться до самой вершины, на которой стоял дом Петрарки, через шестнадцать лет мне снова довелось вспоминать со слезами сего поэта, но уже в Аркуа, где он окончил свои дни и где ещё до сих пор сохраняется его дом. Сходство оказалось поразительным — из комнаты Петрарки в Аркуа видна вершина скалы, похожей на то место Воклюза, которое служило обителью мадонны Лауры.
Я извинился перед мадам Стюард, что оставил её, дабы отдать дань уважения тени той, которая любила самого мудрого человека из всех когда-либо рожденных природой.
“Четыреста пятьдесят лет назад, мадам, — обратился я к сей хладной статуе, смотревшей на меня с неописуемым изумлением, — на то самое место, где сейчас стоите вы, приходила Лаура де Сад, которая, может быть, и не могла сравниться с вами в красоте, но зато была весела, любезна, нежна и благонравна. И этот воздух, который она вдыхала и которым дышите сейчас вы, быть может, зажжёт в вас тот божественный огонь, что наполнял её кровь, заставляя биться сердце и воздымая грудь. Тогда завоюете вы уважение всех чувствительных людей, и никто не осмелится причинить вам ни малейшей неприятности. Весёлость, мадам, это удел избранных, а печаль — лишь ужасный образ, порождённый умами, обречёнными на вечные муки. Будьте же веселы, как то подобает вашей красоте”.
Моё одушевление передалось милому Дольчи, который тут же расцеловал меня. Тупой Стюард хохотал, а жена его, возможно принявшая меня за сумасшедшего, не изъявила ни малейшего признака волнения. Я подал ей руку, и мы не спеша спустились к дому мессера Франческо д'Ареццо, где я провёл четверть часа, вырезая своё имя. Затем мы отправились обедать.
Дольчи ещё больше, чем я, оказывал внимание этой необычной женщине. Стюард же лишь ел и пил, пренебрегая водой Сорга, которая, как он говорил, только портит эрмитажное вино. Возможно, и Петрарка держался того же мнения. Мы совершили обильные возлияния, но без ущерба для рассудка. Впрочем, наша спутница оставалась совершенно трезвой. Возвратившись в Авиньон, мы откланялись, оставив без внимания предложение глупого Стюарда зайти к нему.