Я выехал первого декабря 1759 года, и было уже холодно, но коляска плотно закрывалась, что позволяло читать с достаточным удобством. Я взял гельвециевый трактат “Об уме”, который не имел ещё времени прочесть.
В Брюсселе я задержался на два дня, оттуда направился прямым путём в Гаагу и остановился у “Принца Оранского”. Спросив у хозяина, из каких персон состоит его табльдот, я получил ответ, что это генералы и высшие офицеры ганноверской армии, несколько английских дам и некий князь Пикколомини с женой. Это побудило меня присоединиться к столь хорошему обществу. Не будучи никому известен, назначил я себе роль простого наблюдателя и по преимуществу следил за самозванной и достаточно привлекательной итальянской княгиней, а более всего за её мужем, который показался мне знакомым. В разговоре упомянули знаменитого Сен-Жермена, остановившегося, как оказалось, в этом же трактире.
Я вернулся к себе в комнату и уже хотел ложиться, когда явился мой князь Пикколомини и расцеловался со мною, как со старинным знакомцем.
— По вашему взгляду я понял, что вы узнали меня. И я сразу признал вас, несмотря на прошедшие шестнадцать лет после того, как мы встречались в Виченце. Завтра вы можете сказать всем, что мы узнали друг друга и что я не князь, а всего лишь граф. Вот мой паспорт от короля неаполитанского. Прошу, взгляните на него.
В продолжение сего торопливого монолога я не мог вставить ни слова и сколько ни вглядывался в лицо моего собеседника, не мог понять, когда и при каких обстоятельствах я видел его. В паспорте значилось имя Руджиеро ди Рокко, графа Пикколомини, и тогда я вспомнил, что человек с этим именем занимался ремеслом учителя фехтования в Виченце.
— Поздравляю вас с тем, что вы оставили прежнее своё занятие. Теперешнее, без сомнения, много лучше.
— Я был принуждён тогда к этому, дабы не умереть от голода, — ведь мой жестокосердный отец ничего не давал мне. Пришлось переменить, имя, чтобы не позорить фамильной чести. Со смертью отца я получил наследство и женился в Риме на той даме, которую вы видели.
— У вас недурной вкус. Она красавица.
— Её почитают таковою, и женился я по любви.
В заключение разговора он пригласил меня назавтра после обеда к себе в комнату, присовокупив без дальнейших церемоний, что у него за фараоном собирается хорошее общество, и ежели я пожелаю, он возьмёт меня в половину. Я поблагодарил его и обещал быть.
С раннего утра отправился я засвидетельствовать своё почтение графу Аффри, который после смерти правительницы Нидерландов принцессы Оранской исполнял обязанности посланника Его Христианнейшего Величества. Он принял меня с отменной любезностью, но предуведомил, что если я приехал в Голландию ради выгодных сделок для правительства, то лишь напрасно потеряю время, ибо действия генерального контролёра совершенно лишили нацию всякого кредита и в ближайшее время ожидают полного банкротства.
— К крайнему моему сожалению, — добавил он, — этот господин Силуэтт сказывает королю дурные услуги. Напрасно он говорит, что платежи отсрочены лишь на год. Все возмущены.
Затем он спросил меня, знаком ли мне некий граф де Сен-Жермен. недавно прибывший в Гаагу.
— Он претендует произвесть от имени короля заём на сто миллионов. Когда меня спрашивают об этом человеке, я принуждён отвечать, что не знаю его, ибо боюсь оказаться скомпрометированным. Вы понимаете, такой ответ с моей стороны лишь вредит его негоциациям. Впрочем, сие не моя вина. Почему не предоставил он письмо герцога де Шуазеля или госпожи маркизы? Подозреваю, что это самозванец. Во всяком случае, не позднее двух недель кое-что прояснится.
Я рассказал ему всё, известное мне об этом воистину необыкновенном человеке. Графа немало удивило, что король дал ему место в Шамборе, но претензии Сен-Жермена на секрет выплавления алмазов развеселили его, и он сказал, что теперь-то не может быть и речи о ста миллионах. При расставании г-н д'Аффри пригласил меня назавтра к обеду.
Я вернулся в трактир и просил доложить обо мне графу де Сен-Жермену, который держал у себя в передней двух гайдуков.