В Парме я уволил Косту, однако через восемь дней имел неосторожность снова взять его, как раз накануне отъезда. Отец его, бедный скрипач, каким был когда-то и я сам, нёс на себе тяготы многочисленного семейства и вызывал во мне жалость. Мой испанец, обрадовавшийся, когда я прогнал Косту, был очень рассержен его возвращением.
— Конечно, он не распутник и не пьёт лишнего, но я думаю, это вор и к тому же опасный, тем более, что никогда не обманывает но мелочам. Помяните моё слово, сударь, он обведёт вас вокруг пальца, а пока ждёт подходящего случая и старается втереться в доверие. Не то что я, хоть иногда и жульничаю немного. Но уж вы-то меня знаете.
Дюк оказался проницательнее, чем я, — через полгода итальянец украл у меня пятьдесят тысяч экю. А двадцать три года спустя, в 1784-м, он встретился мне в Венеции, камердинером графа Хортега, и у меня было сильнейшее желание отправить мерзавца на виселицу. Я доказал ему, что легко могу сделать это, но его слёзы и мольбы, а также участие в нем одного честного человека по имени Бертран, толкнули меня на героическое решение простить негодяя. По его словам, всё украденное он потерял, вложив в игру бириби, ограбленный своими же сообщниками, и с тех пор жил в нужде и несчастье. В тот же год он женился на дочери Момоло, которую бросил, как только она забеременела.
В Турине я поселился в частном доме, где уже обосновался дожидавшийся меня аббат Гама. Несмотря на прочитанную им проповедь о бережливости, я снял весь первый этаж, где были самые лучшие комнаты. Касаясь наших дипломатических дел, аббат сказал, что в мае я получу верительные грамоты, и тогда он сообщит о дальнейших действиях. Сия комиссия весьма льстила мне, и я отвечал, что буду готов прибыть в Аугсбург к тому времени, когда там соберутся министры противостоящих держав.
Договорившись с хозяйкой дома относительно моего стола, я вышел и заглянул в кофейню, чтобы посмотреть газеты. Первым человеком, которого я увидел там, был маркиз Дезармуаз, мой савойский знакомец. Он без промедления сообщил, что азартные игры здесь запрещены и что известные мне по Эксу дамы будут в восторге от моего появления. Сам он жил игрой в триктрак, хотя в этой игре талант куда важнее удачи, и при одинаковой фортуне выигрывает тот, кто лучше рассчитывает.
Мы отправились прогуляться по прекрасной аллее, шедшей к крепости, и там я заметил множество особ изрядной красоты. Турин один из тех городов Италии, где прекрасный пол обладает всеми мыслимыми прелестями. Но зато и полиция отличается здесь жесточайшей строгостью. Город небольшой и густо населённый, на каждом шагу попадаются шпионы. Вследствие сего пользоваться хоть какой-то свободой можно лишь с крайними предосторожностями и только через посредство проворных своден, которым приходится хорошо платить, ибо им грозит варварское наказание. Здесь не допускают ни публичных женщин, ни содержанок, что весьма по вкусу замужним. Легко представить, сколь распространена педерастия в городе, где так велика сила и игра страстей. Среди привлекших моё внимание красавиц одна сразу же пленила меня. Я спросил о ней Дезармуаза, знавшего их всех.
— Это знаменитая Лия, неприступная еврейка, которая отражает самых ловких туринских соблазнителей. Отец её известный барышник, и познакомиться с ней не составляет особого труда. Но, впрочем, это совершенно бесполезно.
Однако чем более затруднительным почиталось предприятие, тем сильнее возникало во мне желание попытать счастье.
— Отведите меня к ней, — потребовал я у Дезармуаза.
— Как вам угодно.
Я пригласил его к обеду, и мы отправились в гостиницу, встретив по дороге Зероли и ещё двоих или троих из компании, знакомой мне по Эксу. Мы обменялись взаимными учтивостями, но я не желал связывать себя и раскланялся с ними под предлогом срочного дела. После обеда Дезармуаз свёл меня к отцу-барышнику. Я спросил, нет ли у него хорошей верховой лошади. Он позвал мальчика, и пока давал ему распоряжения, появилась его очаровательная дочь. Она была просто ослепительна. Я дал бы ей не более двадцати двух лет. Гибкая талия, изумительные волосы глубокой черноты, кожа, сравнимая лишь с лилиями и розами, глаза непревзойдённой красоты, полные живости и огня, длинные ресницы и брови столь совершенного изгиба, что, казалось, они бросают вызов всем, кто осмелился бы только подумать о завоевании сего невиданного ещё средоточия прелестей.