1761 год
В Париже у меня не было больше никаких дел, и, чтобы уехать, мне оставалось только дождаться, когда будут готовы костюмы и крест с рубинами и бриллиантами, которым наградил меня святейший отец. Я полагал, что всё это займёт пять или шесть дней, однако неожиданно приключившаяся неприятность заставила меня ехать без промедления. Вот сие событие, которое, вследствие моего неблагоразумия, могло стоить мне жизни и чести, не говоря уже о более чем ста тысячах франков.
Около десяти часов утра, прогуливаясь в Тюильри, я имел несчастие встретить Данженанкур в обществе какой-то другой девицы. Эта Данженанкур была статисткой оперы, и во время моего предыдущего приезда в Париж я безуспешно пытался свести с ней знакомство. Радуясь счастливому случаю, устроившему столь удачную встречу, я подошёл и довольно легко уговорил её отобедать со мною в Шуази.
У Пон-Рояля мы взяли фиакр и отправились. Пока нам приготовляли обед, мы вышли прогуляться в сад, и здесь я увидел, как из экипажа высадились два известных искателя приключений, с которыми были девицы, знакомые моим спутницам. Злополучная хозяйка, оказавшаяся у дверей, предложила сервировать стол для всех вместе, обещая в таком случае великолепный обед. Я промолчал или, вернее, присоединился к согласию моих красоток. Обед и в самом деле оказался хорош, а когда мы, уже расплатившись, собирались возвращаться в Париж, я вдруг обнаружил, что у меня пропал перстень, который я снял с пальца во время обеда, чтобы показать одному из мужчин, некоему Сантису, пожелавшему лучше рассмотреть сию прелестную вещицу с миниатюрой в бриллиантовой оправе, обошедшуюся мне в двадцать пять луидоров.
Я учтиво попросил Сантиса вернуть мне перстень. Он с поразительным хладнокровием возразил, что уже отдал его. “Если бы это было так, — настаивал я, — перстень находился бы у меня”. Он же стоял на своём, девицы молчали, зато приятель Сантиса, португалец по имени Ксавье, осмелился утверждать, будто бы видел, как тот возвращал перстень. “Вы лжёте”, — сказал я ему и, схватив Сантиса за галстук, предупредил, что так просто ему не удастся уйти отсюда. Португалец поднялся на помощь своему приятелю, я отскочил назад и, выхватив шпагу, повторил своё требование. Выбежавшая хозяйка подняла громкий крик, и тогда Сантис сказал, что, если я согласен выслушать два слова наедине, он убедит меня. Полагая по своей простоте, что ему стыдно возвращать мне перстень в присутствии всего общества, я вложил шпагу в ножны и предложил отойти. Тем временем Ксавье и четыре девицы сели в фиакр и укатили в Париж.
Сантис же последовал за мной и, взяв развязный тон, сказал, что хотел подшутить и положил перстень в карман своего приятеля, но в Париже непременно возвратит его. “Это всё сказки. Ваш друг утверждал, что видел, как вы отдавали перстень. К тому же вы позволили ему уехать. По-вашему, я разиня, которого можно поймать на такую приманку? Вы оба просто воры”. С этими словами я протянул руку, чтобы схватить его за цепочку часов, но он отступил и обнажил шпагу.
Едва я успел выхватить свою, как он сделал выпад, который я парировал и, бросившись на него, пронзил насквозь. Он упал с криком о помощи. Я вложил шпагу в ножны и, не заботясь о нём, направился к своему фиакру и уехал в Париж. Сошёл я на площади Мобер и добрался пешком через дальнюю улицу к себе в гостиницу. Я был уверен, что меня не будут искать там, потому как даже хозяин не знал моего имени.
Остаток дня заняло укладывание чемоданов, и Коста перенёс их в мой экипаж. Затем я отправился к мадам д'Юрфэ и, рассказав о случившемся со мной приключении, просил всё, предназначавшееся мне, отправить с Костой, который должен был догнать меня в Аугсбурге. В этот день мой добрый ангел отвернулся от меня. Но кто же знал, что Коста окажется вором!
Возвратившись в гостиницу “Святого Духа”, я дал мошеннику необходимые распоряжения, а особливо рекомендовал ему поторопиться и держать язык за зубами, Экипаж мой был запряжён четвёркой лошадей, и, отправившись из Парижа, я остановился только в Страсбурге, где меня встретил Дезармуаз и мой испанец.
Не имея никаких дел в сём городе, я предполагал незамедлительно переправиться через Рейн, но Дезармуаз уговорил меня сходить с ним к некоей красавице, намеренно отсрочившей свой отъезд в Аугсбург единственно в надежде ехать вместе со мной, “Эта молодая особа вам известна, — сказал самозванный маркиз, — но я дал слово не говорить, кто она. С нею едет только камеристка, и я уверен, вам будет приятно повидать её”.
Любопытство заставило меня уступить. Я последовал за Дезармуазом и, войдя в комнату, увидел красивую женщину, которую в первую минуту не мог узнать, но потом вспомнил, что это та самая танцовщица, к коей я был весьма неравнодушен восемь лет назад в Дрездене. В то время она принадлежала графу Брюлю, обер-шталмейстеру короля польского, и я даже не пытался волочиться за нею. Теперь же, видя её богато экипированной и готовой ехать в Аугсбург, я сразу вообразил все приятности, которые мне могла доставить сия встреча.