После обычных в подобном случае восклицаний мы назначили ехать вместе утром следующего дня. Красавица направлялась в Мюнхен, но поскольку в этой второстепенной столице у меня не было никаких дел, мы условились, что она поедет туда одна. На следующее утро мы выехали — она в собственном экипаже со своей камеристкой, а я вместе с Дезармуазом, предшествуемый Дюком в качестве курьера. Однако в Раштадте мы изменили сей порядок, поскольку Рено сочла, что даст меньше поводов праздным домыслам, если пересядет ко мне в карету. А Дезармуаз охотно занял освободившееся место. Мы сразу же взяли откровенный тон, и она посвятила меня в свои дела, а я доверил ей всё, что не имело смысла скрывать, в том числе и о моей комиссии от лиссабонского двора. Она также рассказала, что едет в Мюнхен и Аугсбург только для того, чтобы продать свои бриллианты.
Моя очаровательная Рено не находила удовольствия путешествовать ночью, так как любила обильные ужины и ложилась, лишь когда у неё начинала кружиться голова. Винные пары превращали её в истую вакханку, которую трудно было удовлетворить, и когда силы мои иссякали, я просил оставить меня в покое, и ей приходилось покоряться.
По прибытии в Аугсбург мы предполагали остановиться у “Трёх Мавров”, но хозяин объявил, что никак не может принять нас, поскольку всю гостиницу занял французский посол. Тогда я решил отправиться к г-ну Карли, банкиру, у которого имел собственный счёт, и он незамедлительно предоставил мне отменнейший дом с обстановкой и садом, который я снял на полгода и который пришёлся Рено весьма по вкусу. В Аугсбурге ещё никого не было, и Рено, собиравшаяся в Мюнхен, убедила меня, что мне будет скучно одному, и я решил сопровождать её.
В течение четырёх роковых недель, проведённых мною в Мюнхене, я проиграл все свои деньги, заложил драгоценностей больше чем на сорок тысяч франков и, самое худшее, потерял своё здоровье. Моими убийцами явились те самые Рено и Дезармуаз, которые стольким были обязаны мне и отплатили за то самой чёрной неблагодарностью.
На третий день после приезда в Мюнхен я по необходимости сделал частный визит вдовствующей супруге электора саксонского. К сему вынудил меня состоявший в свите этой принцессы мой шурин, который заявил, что я не смогу манкировать подобным знаком учтивости, так как принцесса знает меня и уже извещена о моём прибытии. Мне не пришлось раскаиваться в своём согласии, я был прекрасно принят, и она слушала меня с отменной внимательностью, поскольку отличалась любопытством, как и все праздные люди, не умеющие обходиться собственным своим обществом, не обладая для сего в достаточной степени ни умом, ни образованием.
Я совершил немало глупостей за свою жизнь, признаюсь в том с не меньшей откровенностью, чем Руссо, этот великий, но несчастный человек. Однако лишь немногие из них были столь бессмысленны, как эта поездка в Мюнхен. С тех пор как я уехал из Турина, у меня началось переломное время. Мой злой гений заставлял меня делать одну глупость за другой. Моё ночное падение, вечер у Лимора, сообщество с Дезармуазом, уверенность, что Коста не обманет меня, связь с Рено, и превыше всего то непостижимое легкомыслие, с которым я позволил одурачить себя игрокам в фараон, славившимся на всю Европу своим умением подправлять фортуну!
Каждый день садился я за карты и часто проигрывал на слово. Необходимость платить следующим утром причиняла мне крайние неприятности. Когда истощился мой кредит у банкиров, пришлось обратиться к евреям, которые, как известно, дают деньги только под заклад. Посредниками в этом были Дезармуаз и Рено. Она вскоре завладела всем, что только проходило через её руки. Впрочем, это было ещё не самым ужасным злом, которое она причинила мне.
Я воспринял снедавший её недуг, каковой, подтачивая всё изнутри, оставлял внешность нетронутой, и самая жестокая опасность заключалась в том, что свежесть этой женщины казалась свидетельством совершеннейшего здоровья. Наконец, сия змея, явившаяся для моей погибели из самого ада, настолько покорила меня своими чарами, что я целый месяц совершенно не противодействовал болезни, так как она сумела внушить мне, что будет опозорена, если во время нашего пребывания в Мюнхене я обращусь к хирургу, поскольку при дворе всем известно о нашей совместной жизни.