Я был совершенно вне себя и, самое невероятное, каждый день возобновлял яд, которым она отравляла мою кровь. Пребывание в Мюнхене было воистину проклятием. Рено обожала карты, и Дезармуаз играл вполовину с ней. Я никогда не присоединялся к ним, потому что самозванный маркиз передёргивал без всякой меры и чаще всего с большей наглостью, чем умением. Он приводил в мой дом каких-то подозрительных людей и угощал их за мой счёт, а потом во время игры каждый вечер происходили самые скандальные сцены.
Оба последних раза, когда я имел честь беседовать со вдовствующей супругой электора саксонского, мне пришлось претерпеть чувствительнейшие унижения. Принцесса сказала: “Здесь известно, сударь, о ваших отношениях с Рено и о той жизни, которую она ведёт в вашем доме, возможно, без вашего ведома. Это наносит ущерб вашей репутации, и я советую как можно скорее положить всему конец”.
Но она не знала, что к этому меня вынуждали буквально все обстоятельства. Прошёл уже месяц со дня моего отъезда из Парижа, а я ещё не получил никаких известий ни от мадам д'Юрфэ, ни от Косты. Я никак не мог понять причину сего, но уже начал подозревать моего итальянца и страшился, не умерла ли моя добрая покровительница, или, что для меня было бы нисколько не лучше, не прозрела ли она в своих заблуждениях.
Итак, я оказался в совершенно отчаянном положении, но более всего меня удручало то, что пришлось признаться самому себе в начинающемся упадке сил — неизбежном следствии возраста. У меня уже не было той беззаботной уверенности, которую дают молодые силы и чувства, но в то же время не доставало жизненного опыта для исправления своего состояния. Тем не менее, благодаря выработавшимся привычкам, которые образуют твёрдый характер, я решился незамедлительно покинуть Рено и ждать её в Аугсбурге. Она же не сделала никаких усилий, чтобы удержать меня, однако обещала вернуться сразу же, как только ей удастся выгодно продать свои бриллианты. Я уехал, послав вперёд Дюка, весьма довольный, что Дезармуаз почёл за благо остаться с презренным созданием, столь несчастливое для меня знакомство с которым было делом его рук. Явившись в свой прелестный аугсбургский дом, я улёгся в постель с твёрдой решимостью покинуть её или мёртвым, или же избавленным от терзавшего меня яда. Мой банкир, г-н Карли, рекомендовал некоего Кефалидиса, ученика знаменитого Файе, несколько лет назад в Париже избавившего меня от такой же болезни. Этот Кефалидис почитался лучшим хирургом города. Исследовав моё состояние, он заверил, что излечит меня одними потогонными средствами, не прибегая к помощи смертоносного скальпеля. Он начал с того, что назначил мне жесточайшую диету, ванны и растирания ртутными мазями. На протяжении шести недель я подчинялся сему распорядку и не только не выздоровел, но оказался в ещё худшем состоянии. Я превратился в скелет, а в паху у меня образовались две опухоли ужасной величины. Пришлось решиться на вскрытие, но эта болезненная операция, едва не стоившая мне жизни, ни к чему не привела. По неловкости он задел у меня артерию, и лишь с большим трудом удалось остановить открывшееся кровотечение. Я непременно умер бы, если бы не заботы г-на Альгарди, врача из Болоньи, находившегося на службе аугсбургского князя-епископа.
Доктор Альгарди даже и слышать не хотел про Кефалидиса и самолично в моём присутствии изготовил из персидской манны сто десять пилюль. Я принимал одну пилюлю утром, запивая большим стаканом снятого молока, и одну вечером вместе с ячменным супом. Этим и ограничивался весь мой стол. Сие героическое лекарство поставило меня на ноги за два месяца, но всё это время я провёл в величайших мучениях. Поправляться и набирать силы я стал лишь к концу года.
Во время болезни я узнал об исчезновении Косты вместе с бриллиантами, часами, табакерками, бельём и кружевными костюмами, которые мадам д'Юрфэ отправила с ним в увесистом чемодане, не говоря уже о полученных им на дорогу ста луидорах. Эта добрая дама послала, кроме того, мне вексель на пятьдесят тысяч франков, который, к счастью, она не успела вручить мошеннику, и эти деньги явились весьма кстати, чтобы вырвать меня из почти нищенского состояния, в которое я был ввергнут своим беспутством.
В то же самое время меня постигла ещё одна неприятность — я обнаружил, что Дюк нечист на руку. Несмотря на это, я оставил его при себе до возвращения в Париж в начале следующего года. К концу сентября, когда стало ясно, что конгресс не соберётся, Рено вместе с Дезармуазом проехали через Аугсбург, направляясь в Париж. Однако же они не осмеливались явиться ко мне из боязни, как бы я не потребовал возврата своих вещей, присвоенных сей женщиной. Года четыре спустя она вышла замуж в Париже за некоего Бомера, того самого, который передал кардиналу де Рогану знаменитое ожерелье, предназначавшееся несчастной Марии-Антуанетте. Рено была в Париже, когда я туда вернулся, но я не желал видеть её, стараясь всё забыть, поскольку прекрасно понимал, что за весь сей бедственный год самым жалким было собственное моё поведение. Тем не менее я не настолько проникся презрением к подлому Дезармуазу, чтобы лишить себя удовольствия отрезать ему уши, если бы к тому представилась возможность. Но старый плут, конечно же понимавший, что его ожидает, почёл за лучшее скрыться. Он умер в бедности по прошествии недолгого времени где-то в Нормандии. Как только восстановилось моё здоровье, я забыл обо всех прошлых несчастьях и вернулся к развлечениям.