Любовные приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим
Том I
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я хочу предварить читателя, что всё, происшедшее со мной в течение жизни, — хорошего или плохого, без сомнения, заслужено, — и поэтому я могу считать себя человеком свободным.
В этих мемуарах читатель увидит, что я, никогда не стремившись к какой-либо определённой цели, если и следовал системе, то лишь такой, чтобы отдаваться на волю увлекавшего меня ветра. Сколь полна превратностями сия свобода! Мои радости и неудачи, испытанное добро и зло, всё убедило меня, что в нашем мире, как духовном, так и материальном, из зла всегда следует добро и наоборот. Внимательный читатель поймёт по моим заблуждениям, какие пути не следует выбирать, и постигнет великое искусство крепко держаться в седле. Нужна лишь смелость, ибо сила без уверенности бесполезна. Нередко судьба улыбалась мне после неосторожного поступка, который мог бы низвергнуть меня в пропасть. И, напротив, умеренное и продиктованное благоразумием поведение часто приводило к несчастным последствиям.
Вас позабавит, когда вы узнаете, сколь часто я не останавливался перед тем, чтобы обманывать легковерных, жуликов и дураков, если мне это было необходимо. А в отношении женщин обман всегда взаимный и не идёт в счёт. Другое дело дураки. Я с удовольствием вспоминаю, как они попадались ко мне в сети. Их наглость и высокомерие оскорбляют здравый рассудок, и когда обманывают дурака, разум оказывается отмщённым. Поэтому я полагаю, что обманувший дурака заслуживает лишь похвалы. Я далёк от того, чтобы смешивать дураков с людьми, которых называют простаками. Они такие по недостатку образования, и я не желаю им зла. Многие из них отличаются безупречной честностью и прямодушием. Можно сказать, что это глаза, затянутые катарактой, которые без неё были бы прекрасны.
В 1797 году, семидесяти двух лет, когда я могу уже сказать “прожил”, хотя ещё и продолжаю существовать, мне было бы затруднительно придумать более приятное развлечение, чем занять себя своими собственными делами.
Вспоминая о прошлых радостях, я повторяю их и переживаю во второй раз. А неприятности и несчастья вызывают у меня лишь улыбку — их я уже не чувствую.
Мне были свойственны все темпераменты последовательно: слезливый — в младенчестве, сангвинический — в молодости, потом раздражительный и, наконец, меланхолический, с которым, возможно, я и останусь. Всегда я согласовывал пищу со своей конституцией и поэтому пользовался отменным здоровьем. Рано познав, что на него больше всего влияют излишества, как в еде, так и в воздержании, стал я своим собственным лекарем. Здесь уместно заметить, что излишества в воздержании много страшнее излишеств в неумеренности, потому что последние дают несварение, а первые — смерть.
Теперь я старик и, несмотря на крепость моего желудка, вынужден есть один раз в день. Но в этом меня вознаграждают лёгкость пера и сладкий сон.
Сангвинический темперамент сделал меня весьма подверженным чарам сладострастия. Я всегда был расположен менять одно наслаждение на другое и отличался в этом отменной изобретательностью. Отсюда, несомненно, происходила и моя склонность завязывать новые знакомства, и величайшая лёгкость, с которой я порывал их, всегда, однако, понимая причину этого и никогда не руководствуясь здесь чистым легкомыслием.
Чувственные наслаждения постоянно были моим главным и самым важным занятием. Я не сомневался, что создан для прекрасного пола, всегда любил оный и старался, по мере возможного, заставить полюбить и себя. Кроме того, я обожал хороший стол и со страстью интересовался всем, что возбуждало моё любопытство.
Я имел друзей, делавших мне добро, и пользовался любой возможностью доказать им мою благодарность. Но были и отвратительные враги, преследовавшие меня, которых я не уничтожил только потому, что это оставалось вне моих сил. Я никогда бы не простил им, если бы не забвение всего испытанного зла. Человек, забывающий обиды, на самом деле не прощает. Он просто не помнит их. Потому что прощение есть чувство героическое, свойственное благородному сердцу и великодушному уму, а забвение происходит от слабости памяти или беззаботности спокойной души, и нередко лишь от желания покоя.
Я счёл бы себя виновным, если бы обладал сегодня состоянием. Но у меня нет ничего, я всё истратил, это утешает и оправдывает меня.
Если покажется иногда, что я описываю слишком подробно некоторые любовные сцены, не следует вменять мне это в вину, кроме тех случаев, когда перо моё недостаточно искусно. Ведь у моей старой души нет других наслаждений, как радоваться одним только воспоминаниям.
I
МОИ ПРЕДКИ И МОЯ СЕМЬЯ
Дон Якопо Казанова, рождённый в Сарагоссе, столице Арагона, был побочным сыном дона Франциска и в 1428 году похитил из монастыря донну Анну Палафокс, как раз на следующий день после принятия ею монашеского обета. Дон Якопо состоял секретарем короля дона Альфонсо, Он бежал с монахиней в Рим, где после года тюрьмы папа Мартин III дал Анне разрешение от обета и по ходатайству дона Хуана Казановы, дяди дона Якопо и распорядителя святейшего дворца, благословил их союз. Все дети от сего брака умерли в раннем возрасте, исключая дона Хуана, который в 1475 году взял себе в жёны донну Элеонору Альбини, от коей имел одного сына по имени Марк-Антонио.
В 1481 году дон Хуан убил неаполитанского офицера и был принуждён покинуть Рим, укрывшись в Комо с женой и сыном, но в поисках удачи уехал и оттуда. Он умер во время путешествия с Христофором Колумбом в 1493 году.
Что касается Марка-Антонио, то он сделался изрядным поэтом в духе Марциала и служил секретарём у кардинала Помпео Колонны. Из-за сатиры на Джулио Медичи он был вынужден оставить Рим и возвратиться в Комо, где женился на Абондии Реззоника.
Тот же Джулио Медичи, сделавшись папой под именем Климента VII, простил его и возвратил в Рим. В 1526 году сей город был взят и разграблен императорским войском, а Марк-Антонио умер от чумы.
Впрочем, не случись сей напасти, он всё равно отправился бы на тот свет по причине разорения, так как солдаты Карла V забрали всё принадлежавшее ему имущество.
Через три месяца после его смерти вдова произвела на свет Джиакомо Казанову, который умер во Франции в глубокой старости полковником армии Фарнезе, сражавшегося против Генриха, короля Наваррского, ставшего потом королём Франции. Он оставил в Парме сына, женившегося на Терезе Конти, у которой родился Джиакомо, взявший в 1680 году в жёны Анну Роли. Джиакомо имел двух сыновей, Джованни-Батисту и Гаэтано-Джузеппе-Джиакомо. Старший выехал из Пармы в 1712 году и более не возвращался. Младший через три года также покинул своё семейство в возрасте восемнадцати лет.
Вот то, что я нашел в капитулярии моего отца. Всё остальное, о чём я собираюсь рассказать, мне стало известно от матери.
Гаэтано-Джузеппе-Джиакомо покинул отчий дом, увлечённый прелестями некой актрисы по имени Фраголетта. Влюблённому нечем было жить, и он решился зарабатывать хлеб собственной персоной, для чего занялся танцами, а через пять лет уже играл в комедиях, отличаясь, впрочем, скорее своим благонравием, нежели талантом.
То ли вследствие непостоянства, то ли по причине ревности он оставил Фраголетту и поступил в труппу венецианских комедиантов, игравших в театре Св.Самюэля. Напротив дома, где он обитал, жил башмачник по имени Джеронимо Фаруси вместе со своей женой Марией и единственной дочерью Занеттой, необыкновенной красавицей шестнадцати лет. Молодой комедиант влюбился в сию девицу и сумел уговорить её дать себя похитить. Это представлялось единственным средством, поелику, будучи актёром, он никогда бы не получил согласия Марии, не говоря уже о самом Джеронимо, ибо в их глазах ничто не могло быть хуже ремесла лицедея. Юные любовники, запасшись нужными бумагами и в сопровождении двух свидетелей предстали перед венецианским патриархом, который и дал им брачное благословение. Мать Занетты была безутешна, а отец умер с горя. От сего союза я и родился через девять месяцев, именно 2 апреля 1725 года.