Я отвечал, что, презирая опасность, часто тем самым уменьшаю оную. Мы посмеялись, и он добавил, что, если я не очень спешу, он постарается доставить мне удовольствие видеть сих бандитов на виселице.
— Я предполагаю выехать завтра, и удержать меня может отнюдь не любопытство видеть казнь нескольких негодяев. Подобные развлечения совершенно не в моём вкусе.
Г-н де Ластик уговорил меня отправиться в театр и, рассчитывая быть представленным некоторым дамам, я посвятил час своему туалету.
Напротив моей ложи сидела красивая женщина, несколько раз взглянувшая в мою сторону. Этого было более чем достаточно, дабы возбудить моё любопытство, и я обратился к г-ну де Ластику с просьбой представить меня. Сначала мы подошли к графу Кетлеру, генерал-лейтенанту австрийской службы при штабе французской армии, а потом к той очаровательной даме, чья красота поразила меня с первого взгляда. Я был встречен милой улыбкой, и она сделала несколько вопросов о Париже и Брюсселе. Однако весь её вид отнюдь не свидетельствовал, что она придаёт хоть малейшее значение тому, что я отвечал. Зато её весьма занимали кружева и украшения, которые были на мне.
Сначала, подобно всем людям, встретившимся впервые, мы беседовали о том и о сём, но вдруг она совершенно неожиданно, хотя и с безупречной вежливостью, спросила, сколь долго я намереваюсь оставаться в Кёльне.
— Назавтра я уже предполагаю переправиться через Рейн и, возможно, буду обедать в Бонне.
Сей ответ, сделанный мною, как и сам вопрос, вполне безразличным тоном, по всей видимости задел её, что показалось мне добрым знаком. Здесь генерал Кетлер поднялся и сказал:
— Сударь, я совершенно уверен, что мадам сумеет задержать ваш отъезд, и поскольку это доставит мне удовольствие лучше узнать вас, я буду весьма признателен ей.
Я поклонился, и он вышел вместе с де Ластиком, оставив меня наедине с этой обворожительной красавицей. Она была супругой бургомистра, и генерал Кетлер почти не расставался с нею.
— Не ошибся ли граф, — с ласковостью спросила она, -приписывая мне сию способность?
— Не думаю, сударыня, но он вполне мог ошибиться, предполагая, что вы пожелаете воспользоваться ею.
— Прекрасно! Значит, надо поймать его на слове, да он и достоин наказания за свою нескромность. Останьтесь.
Подобный язык оказался для меня столь нов, что я сам почувствовал глупость явившегося на моём лице выражения. Мне надо было собраться с мыслями. Мог ли я даже предполагать найти в Кёльне что-нибудь подобное? С выражением покорной признательности наклонился я к её руке и поцеловал её с тем чувством, которое давало ей понять, сколь просто будет приручить меня.
— Значит, вы остаётесь, сударь? Это весьма любезно с вашей стороны. Ведь иначе можно было бы подумать, что вы появились только для того, чтобы показать нам своё пренебрежение. Завтра генерал даёт бал, и я надеюсь танцевать с вами.
— А если бы я осмелился ангажировать вас на весь вечер?
— Я буду танцевать только с вами, пока вам не надоест.
Дверь отворилась, и вошёл генерал, помешав ей продолжить фразу. Я поднялся, чтобы откланяться, но граф обратился ко мне:
— Надеюсь, мадам сумела задержать ваш отъезд и получила согласие отужинать у меня.
Я вышел из ложи влюблённый и почти счастливый открывшейся надеждой.
Обедал я у г-на де Кастри, и все присутствовавшие были весьма удивлены, что генерал Кетлер сам пригласил меня на бал, хотя непомерно ревновал свою даму, которая терпела его ухаживания лишь из тщеславия. Милейший граф уже достиг определённого возраста, лицо имел малопривлекательное , а скромные качества его ума отнюдь не возмещали изъянов внешности. Словом, совсем не был создан для того, чтобы быть любимым. Несмотря на свою ревность, он почёл уместным, чтобы я сидел за столом возле сей красавицы и весь вечер разговаривал и танцевал с ней. К себе я вернулся совершенно увлечённый новым моим знакомством и уже не помышлял об отъезде. Осмелев во время разговора, я сказал ей на горячую голову, что, если она обещает мне свидание, готов провести в Кёльне весь карнавал.
— А если я не сдержу слово?
— Мне останется лишь оплакивать свою судьбу, но я не обвиню вас. Значит, это оказалось невозможным.
— У вас доброе сердце. Оставайтесь с нами.
На другой день после бала я отправился к ней с первым визитом. Она представила меня своему мужу, не отличавшемуся ни молодостью, ни красотой, но зато чрезвычайной обязательностью. По прошествии часа, услышав, что подъезжает карета генерала, она поторопилась сказать мне: “Если граф спросит, предполагаете ли вы ехать в Бонн на бал к электору, отвечайте утвердительно”.
Вошёл генерал, и после обычных любезностей я удалился.
Мне не было ничего известно о бале у электора, но, надеясь, что сей праздник развлечёт меня, я навёл справки и узнал, что это бал-маскарад, на который приглашено всё кёльнское дворянство, а благодаря маскам может войти кто угодно. Я твёрдо решил ехать, полагая, что получил к тому приказание, а поскольку милая дама также собиралась туда, можно было надеяться на какой-либо счастливый случай. Желая елико возможно оставаться инкогнито, я положил себе отвечать на все вопросы в том смысле, что особливые причины не позволяют мне принять участие в сём празднестве.
Под вечер в день бала я выехал в почтовой коляске, имея при себе два домино, и, добравшись без промедления до Бонна, нанял комнату, где облачился в одно из них, а потом взял портшез, на котором меня доставили во дворец.
Я без затруднений вошёл и, никем не узнанный, принялся разглядывать всех кёльнских дам. Красавица моя сидела за фараоном и понтировала по дукату. С удовольствием узнал я в банкомёте графа Вериту — веронца, с которым познакомился ещё в Баварии. Его скромный банк не превосходил пятисот или шестисот дукатов, а всех понтёров, включая и женщин, было не более дюжины. Я встал рядом с моей дамой, и банкомёт подал мне колоду, чтобы снять карты. Видя мой отрицательный жест, соседка моя сделала это без дальнейшего промедления сама. Я поставил десять дукатов на одну карту и проиграл четыре раза подряд.
Та же неудача и во второй талии. В третьей никто не пожелал снимать, и обратились к генералу, который сам не играл. Мне показалось, что его рука будет для меня счастливой, я поставил пятьдесят дукатов на одну карту и выиграл. В следующей талии я удвоил ставку и сорвал банк. Вокруг сразу же столпились любопытные, но, благодаря удаче, мне удалось скрыться.
Я возвратился в Кёльн достаточно рано, чтобы успеть во Французскую Комедию, а поскольку у меня не было своего экипажа, пришлось нанять портшез. В театре я увидел графа Ластика, который один сопровождал мою красавицу. Я счёл это благоприятным знаком и подошёл к ним. Она тут же принялась рассказывать мне с печальным видом, что генерал почувствовал себя больным и принуждён лечь в постель. Когда через несколько минут г-н Ластик вышел, она оставила свой тон притворной печали и с изысканной любезностью наговорила мне с тысячу комплиментов.
— Генерал, — сказала она, — слишком много выпил. Он завистливый грубиян и оскорбил меня, когда я стала защищать вас.
— Почему бы вам не прогнать его, сударыня? Этот мужлан не годится для того, чтобы служить такой замечательной красавице.
— Уже поздно, мой друг. Иначе им завладеет одна женщина.
— Ах, почему я не знатный вельможа! Но пока должен сказать вам, что я болен много серьёзнее, чем Кетлер.
— Надеюсь, вы шутите.
— Совсем нет. Ежели не выкажете вы человеколюбия и не доставите мне единственно возможное лекарство, я уеду отсюда несчастным до конца своих дней.
— Задержитесь. Поверьте, я не забываю о вас, но найти подходящий случай очень трудно.
— Если сегодня вечером генерал не пришлёт за вами карету, я мог бы, не нарушая благопристойности, отвезти вас.
— Молчите, у вас нет кареты, и лучше отвезу вас я. Мысль хороша, но нужно, чтобы это не выглядело нарочно подстроенным. Вы проводите меня до кареты, я спрошу, где ваша, а вы ответите, что у вас её нет. Тогда я приглашу вас и довезу до трактира. Езда займёт только две минуты, но в ожидании лучшего и это уже кое-что.
Я ответствовал ей лишь взглядом, который с живостью выразил, сколь опьянила меня открывшаяся надежда.