Мои кружева и драгоценности стоили более ста тысяч франков, но я не мог смириться с подобной жертвой и пребывал в величайшей нерешительности. Но тут явился мой адвокат и заявил следующее:
— Сударь, все мои усилия ни к чему не привели. Против вас составили заговор. Эту шайку, по всей видимости, поддерживают свыше, и правосудию остаётся только умолкнуть. Поставляю своим долгом предупредить, что, если вы не изыщете способов договориться с этими мошенниками, вы пропали, поскольку, будучи иностранцем, не сможете прибегнуть к обычному затягиванию процесса. Уже приготовлены свидетели, которые покажут, что именно вы, как записной игрок, заманили офицеров к вашим соотечественницам. Приготовьтесь, это может случиться завтра или послезавтра, и тогда будет уже поздно. Сюда придут и очистят ваши чемоданы, вашу шкатулку и карманы. Всё будет описано и продано с аукциона. Если выручка превысит долг, остатки пойдут на уплату судебных издержек, а для вас останется сущий пустяк. Зато в случае недостачи вас, сударь, определят простым солдатом в войско Его Светлейшего Высочества, а полагающиеся вам четыре вступительных луидора зачтут в счёт долга. Я сам слышал, как один из этих офицеров сказал, что герцог будет весьма доволен получить рекрутом такого красивого мужчину.
Я даже не заметил, как ушёл адвокат, настолько слова его поразили меня. Превратиться в солдата незначительного герцога, который существует лишь позорной торговлей пушечным мясом! Быть обобранным шулерами! Нет, этого не будет. Попытаемся найти какое-нибудь средство выиграть время.
Начал я с того, что написал своему главному кредитору о моём желании достичь разумного соглашения, но со всеми тремя одновременно, и предложил им явиться к нотариусу со свидетелями, дабы удовлетворить отказ от иска.
Я рассчитал, что на следующий день один из них обязательно должен быть в карауле, и это давало мне, по меньшей мере, один день, в течение которого я надеялся найти какое-либо средство выпутаться из западни.
Потом я написал письмо президенту полиции, титулуя его Превосходительством и Монсеньором и обращаясь к его могущественному покровительству. Я писал, что, решившись продать своё имущество, дабы положить конец судейским преследованиям, умоляю его прекратить дело, расходы по которому лишь увеличат мои затруднения. Далее я просил послать ко мне верного человека, чтобы по справедливости оценить мои вещи. Запечатав письма, я отправил с ними моего испанца.
Тот офицер, к которому я писал и который претендовал на две тысячи луидоров, явился после обеда и принялся рассуждать о чувствах, чем я был весьма доволен. Он рассказал, что знает от президента полиции о моём письме.
— Вы избрали самый разумный путь, — добавил он. — И вам нет никакой необходимости разговаривать со всеми нами. Тем более у меня будут все нужные для нотариуса полномочия.
— Сударь, я и так достаточно неудачлив, чтобы вы отказали мне в удовольствии видеть вас всех вместе.
— Хорошо, вы будете удовлетворены, но не ранее понедельника, так как все следующие дни мы поочерёдно стоим в карауле.
— Очень жаль, но я согласен ждать. Дайте мне честное слово, что до понедельника не последует никаких решительных действий.
— Вот моя рука, можете быть спокойны. В свою очередь хочу просить вас о любезности. Мне весьма понравилась ваша карета, не угодно ли уступить мне её за ту цену, которую вам пришлось заплатить?
— Охотно.
— Соблаговолите позвать хозяина и объявите ему, что теперь она принадлежит мне.
Хозяин поднялся на мой зов, и я сказал ему всё, как хотел этот мошенник, на что трактирщик отвечал, что отдаст карету, лишь получив деньги, после чего повернулся и вышел.
— Она все равно будет моя, — со смехом сказал офицер, раскланиваясь и также направляясь к дверям.
Сия беседа была для меня столь приятна, что я почувствовал себя наполовину воскресшим. Целых четыре дня! Воистину фортуна улыбалась мне.
Через несколько часов пришёл достойного вида человек и на хорошем итальянском языке объявил от имени начальника полиции, что в ближайший понедельник соберутся мои кредиторы, а сам он назначен оценивать имущество и советует мне отказаться от аукциона, чтобы заставить противную сторону согласиться с его оценкой. При этом он обещал мне, что я останусь доволен, если последую его советам.
Заверив начальника полиции в своей благодарности, я попросил этого человека осмотреть мои чемоданы и шкатулку с драгоценностями. После обследования их содержимого он сказал, что одни кружева стоят двадцать тысяч франков, и добавил:
— Сударь, вы имеете вещей более чем на сто тысяч, но, даю вам слово, я готов приватно сообщить господам офицерам совершенно противоположное. Постарайтесь договориться с ними на половину долга, и тогда вы сможете увезти с собой всё остальное.
— При таком исходе обещаю вам, сударь, пятьдесят луидоров. Вот шесть в счёт вашего будущего гонорара.
Я вздохнул свободнее и думал уже лишь о том, как устроить побег со всеми своими пожитками, исключая, конечно, мою бедную карету. Дело было затруднительным, но всё-таки я не сидел теперь в свинцовой тюрьме, и воспоминание о моём великом спасении подбадривало меня.
Я начал с того, что пригласил к обеду Тоскани, Балетти и Бинетти, как раз тех, кому нечего было опасаться мести моих мошенников и на дружеское расположение которых я мог вполне рассчитывать.
Своим гостям я рассказал о моём положении и твёрдой решимости бежать, ничего не оставив из своего имущества.
После некоторого молчания Бинетти сказала, что если мне удастся выйти из трактира и пробраться к ней, то можно будет спуститься через окно прямо за городскую стену в ста шагах от большой дороги и на почтовой карете ещё до рассвета выехать их герцогских владений. Я отвечал, что найду какой-нибудь способ покинуть трактир, но не знаю, что делать с вещами. Тут вмешалась Тоскани и сказала: “Придётся оставить чемоданы, поскольку их невозможно вынести, а содержимое надо переправить ко мне. Я берусь доставить его в целости и сохранности туда, где вы остановитесь. За несколько раз под моим платьем можно перенести всё, и начать следует сегодня же”. Балетти одобрила сей план и предложила своё содействие для ускорения дела. На этом мы и порешили. Я обещал Бинетти быть у неё ровно в полночь с воскресенья на понедельник, даже если бы пришлось заколоть часового, который охранял мою дверь днём, но на ночь запирал её и уходил. Балетти согласился приготовить для меня карету и поставить её на большой дороге с верным слугой и всеми моими вещами, правда уже в других чемоданах. Дабы не терять времени, Тоскани начала нагружаться и приспособила у себя под платьем два костюма. В последующие дни три женщины и оба мои друга старались с таким усердием, что в субботу к полуночи все мои чемоданы, шкатулка и несессер были уже пусты. Я оставил лишь драгоценности, которые можно было унести в карманах.
В воскресенье Тоскани принесла мне ключи от двух чемоданов, куда она тщательно уложила всё моё имущество, а пришедший вместе с ней Балетти сообщил, что все меры приняты, и почтовая карета будет ждать меня на дороге сразу после полуночи. Я был доволен всеми этими обстоятельствами и вот как решил устроить свой побег из трактира.
Солдат, который охранял меня, помещался в небольшой прихожей и никогда не входил в комнату без вызова. Как только я ложился, он запирал дверь на ключ и уходил. Ужинал он в своей прихожей тем, что я посылал ему. В согласии с сим распорядком сделал я моему испанцу следующие приказания:
“После ужина, вместо того чтобы ложиться в постель, я приготовлюсь выйти из комнаты, как только погаснут наружные огни. По выходе я без труда попаду на лестницу, и дело будет сделано. Я направлюсь к Бинетти и через её дом выйду из города и буду дожидаться тебя в Фюрстенберге. Никто не может помешать тебе уехать завтра или послезавтра”.
Но поскольку всё-таки оставалась некоторая вероятность того, что солдату придёт в голову проверить меня, я озаботился положить на подушку тряпочное чучело в парике и ночном колпаке, а одеяло устроил так, чтобы можно было обмануть первый взгляд.