Мне особенно понравился крепкий, основательный илот с рыцарями-крестоносцами, потому что воины, закованные в тяжелые доспехи, восседали на живых лошадях — мощных, приземистых и невозмутимо-спокойных: видимо, они были взращены в Венеции и привыкли к водным поездкам. Лошади — вообще моя слабость...
Вдруг Марко взял меня за руку. Я дернулась было: что это еще за вольности!
Но оказалось, что он просто указывал на мои часики, жестами объясняя, что карнавал будет длиться долго, часов пять-шесть.
И тут я вдруг испугалась. Хватит ли денег на то, чтобы расплатиться с гондольером за столь длительное обслуживание? Какие у них тут цены?
— Андрей, — тихонько спросила я, — сколько мы ему будем должны, если останемся на карнавале?
— Торгуйся изо всех сил, — хмуро отвечал Андрей. — Я чувствую, этот наглец собирается запросить втридорога.
Спутник мой чувствовал себя неловко: ведь расплачиваться предстояло не ему, а мне. Я всегда жалею мужчин, попавших в такую ситуацию: у них возникают комплексы. Если, конечно, они по натуре не альфонсы. А Андрей, конечно, не альфонс. Просто он раз и навсегда сделал свой выбор: творить только чистое, высокое искусство. Но за это, увы, в наше время редко платят.
Уважаю его выбор, хотя сама я так не смогла бы. Для меня сидеть без работы — еще унизительнее, чем играть роль какой-нибудь краснощекой Настеньки в плоском фильме. А вот Андрюшину жену — жалко. Наверное, ей всю жизнь приходится варить лишь картошку да макароны. Интересно, догадался ли он купить ей в Италии хоть какой-нибудь сувенир?
Марко отвлек меня от этих размышлений. Он сунул руку в ящичек на носу гондолы и извлек оттуда пузатую бутыль красного вина и три стакана — красивых, с гравированным рисунком, не чета нашим родненьким граненым.
Я достала из сумочки кошелек и раскрыла его перед гондольером: отсчитай, мол, сам, сколько мы тебе должны.
— Скажи своим денежкам ариведерчи, глупая, — буркнул Андрей. — Сейчас он тебя обчистит.
Вы бы видели, каким негодованием вспыхнуло лицо Марко! Он гневно оттолкнул мою руку с кошельком.
— Но! Но ариведерчи! — воскликнул он и грустно вздохнул, словно упрекая меня в бестактности. — Беллиссима русса синьора...
— Русса? — переспросила я. Откуда он знает, какой мы национальности? — Да, мы русские.
— Си! Си! — Теперь он радовался так же бурно, как секунду назад возмущался. — Венеция чинема?
Золотой лев! Мне стало все понятно. Конечно же, Марко видел по телевизору репортажи с кинофестиваля. Он узнал меня, и теперь хотел принять как почетную гостью, а не как рядового пассажира.
Ну что ж, вот она, международная слава! Пришла ко мне в таком странном, праздничном, карнавальном обличье. Не стану прибедняться: это очень, очень приятно. Это просто восхитительно, вот что я вам скажу!
Разливай же, Марко, ценитель искусства! Мы выльем с тобой. Да здравствует кино!
Вино было терпким и тепловатым, пахло живым виноградом. Я опустошила свой стакан залпом, и гондольер тут же наполнил его вновь. Андрей же глотал напиток нехотя, без удовольствия. Он получил еще один чувствительный удар по самолюбию, и теперь поглядывал на меня с раздражением и осуждением. Ему уже разонравились и карнавал, и вся наша прогулка, и, конечно, Марко — так как тот был поклонником моего, а не его таланта. Чтобы как-то исправить положение, я представила его гондольеру:
— Андрей Арсеньев. Режиссер фильма «Пригоршня».
— Директоре? — понял Марко. И кивнул — вежливо, но равнодушно. — Си.
Андрей съежился еще больше.
— Мне голову напекло, — процедил он. — Поехали обратно.
— Вот еще! — возразила я. — Сядь в тенек, опусти штору.
Ничего себе: из-за своего дурного настроения хочет и меня лишить праздника!
— Меня укачало, — упрямо ныл он. — Да еще это вино. По-моему, оно прокисшее.
— Знаешь что! — вспылила я. — Надоело. Не нравится — отправляйся в гостиницу. В конце концов, я тоже имею право на отдых. Мне здесь хорошо.
Андрей сказал:
— А ты? Останешься в незнакомом городе одна?
— Не одна, — вызывающе ответила я. — Вдвоем с Марко.
И назло режиссеру вновь протянула гондольеру пустой стакан. Опять выпила залпом:
— Превосходное вино!
Андрей притих. И больше за весь день не проронил почти ни слова. Лишь всем своим видом показывал, насколько его оскорбляет мое легкомысленное поведение.
А мы — то плыли на гондоле, влившись в карнавальную процессию, то сходили на берег, чтобы осмотреть какой-нибудь палаццо, то лакомились фруктовым мороженым в прибрежном кафе.