Я поблагодарил полицмейстера-судью за подорожную, но от приглашения отказался под тем предлогом, что спешу и, хотя и был бы рад провести время в столь благородном обществе, но должен немедленно седлать коня.
На сем мы расстались, вполне довольные друг другом, и я и в самом деле поспешил в путь, даже не догадываясь, как со временем отзовутся мои подвиги в этом городе.
С годами я узнал, что ни одно деяние не проходит бесследно, доброе ли, злое ли – оно возвращается к нам подчас самым неожиданным образом. Но об этом у меня еще будет случай рассказать тебе, мой терпеливый читатель. А пока в путь.
Философ во власти
Я скакал без передышки три дня, и лишь на четвертый на горизонте появился городок, при виде которого я стал еще пуще погонять коня и вскоре оказался на городской окраине, где при виде первого же городового попросил проводить меня к градоначальнику. Памятуя о неприятных событиях, в результате которых я чуть не оказался на каторге, я решил немедленно по прибытии представляться властям, дабы избежать подобных казусов в будущем.
Подорожная и письмо герцога возымели нужное действие, и я был принят градоначальником, молодым еще человеком невысокого росточка, но с повадками римского патриция. Он принял меня в своем громадном кабинете, где у него был специальный стул с высоким сиденьем. Чтобы усесться на него, градоначальник ловко запрыгивал на ступеньку высотой около фута, а уже с нее не менее ловко перебирался на высокий стул, сидя на котором он казался ничуть не ниже меня, а я ростом, как мне потом говорили многие, почти не уступал самому Петру Алексеевичу, императору российскому, почившему в бозе за тринадцать лет до моего прибытия в Петербург.
Градоначальник хоть и был ростом мал, но во всем остальном удал. Правда, его чрезмерная склонность к философствованиям сразу же отвратила меня от этого в остальном благороднейшего человека. Мы, Мюнхгаузены, вояки, нам испокон веков был мил звон мечей, а не речей. Но я из долга вежливости выслушивал рассуждения низкорослого градоначальника.
– Истина есть та же ложь, только вывернутая наизнанку, – сообщил он, заглядывая мне в глаза и явно ожидая моей реакции. Но мне нечего было ответить на это. – И точно так же можно утверждать, что ложь есть вывернутая наизнанку истина, – добавил он.
Он был явно доволен собой, потому что, соскочив со своего стула, он важно обошел два круга по комнате, заложив руки за спину и задумчиво задрав голову, после чего в два прыжка снова уселся на свой стул и, подперев подбородок согнутым в крючок указательным пальцем, взыскующе уставился на меня. Но я по-прежнему молчал, ожидая, когда разговор перейдет на любезные моему сердцу темы кавалерийской атаки или тактики осады замков. Однако вместо этого градоначальник разразился очередной мудростью:
– Свобода есть наиболее рабское состояние души и тела. – Глаза его загорелись, видно было, что сия мысль была одним из любимейших его коньков, что он и подтвердил, начав распространяться на эту тему.
Из его рассуждений выходило, что свободный крестьянин вынужден заботиться о хлебе насущном, тогда как тот же крестьянин, пребывающий в рабстве, свободен от этих забот, ибо все их берет на себя его хозяин.
Я едва сдерживал зевоту, но градоначальник не унимался:
– Я бы хотел с вами обсудить судьбы Российской империи в свете реформ, предпринятых Петром Алексеевичем и его достойнейшей племянницей и продолжательницей императрицей Анной Иоанновной.
На это я ответил, что не в моих правилах обсуждать судьбы того, на что я не могу влиять, к тому же предмет этот мне малознаком.
– Поверьте, мой дорогой, – доверительно придвинувшись, признался мне градоначальник, – с предметом сим я тоже знаком поверхностно и, как и вы, не имею на него ни малейшего влияния, о чем говорю, не испытывая никакого ущемления самолюбия, поскольку претендовать на какое-то влияние при живой императрице было бы по меньшей мере глупо. Но дабы не получить умственных пролежней, мы должны мыслить каждодневно.
Я вежливо прикрыл рот рукой, чтобы мой хозяин не заметил зевоту, которая таки распахнула мой рот.
В это время за окном чирикнула птичка, почуяв, что не за горами весна, и градоначальник, задумавшись на мгновение, окунул гусиное перо в чернильницу и что-то быстро начертал на листе бумаги. Потом, посмотрев на меня одухотворенным взглядом, но со снисходительностью Сократа, наставляющего нерадивого ученика, проговорил:
– Чирикать лучше, чем не чирикать.
Разговор наш продолжался в таком духе еще часа три, покуда мой гостеприимный хозяин наконец не заметил мою усталость и не предложил мне отправиться на покой.