– Значит, я под арестом, – проворчал он. – Под домашним арестом?.. Это уж чересчур. Наверняка консьерж увидел закрытые ставни, подумал, что я ушел, и решил прикрыть дверь на ключ… Умник нашелся!.. Чертова скотина, из-за него весь праздник летит к чертям; спрашивается, как будет выкручиваться почтенная мадам Алисе, заметив, что Жак Бернар, литературный наследник покойного Оливье, драгоценного покойного Оливье, не посчитал нужным присутствовать при его апофеозе!
Жак Бернар вернулся в прихожую, потряс дверь – тщетно. Тяжеленному створу было хоть бы хны, он с легкостью отразил нападки молодого человека.
– Однако, черт побери, мне надо идти!..
Жак Бернар взглянул на часы:
– Тридцать пять одиннадцатого… Дьявольщина. Надо скоренько что-то предпринять, а не то я явлюсь к шапочному разбору.
Очевидно, чтобы вырваться из злополучного заточения, у Жака Бернара оставалось единственное средство: шуметь, пока его не услышит и не придет освободить консьерж, безусловно, и не подозревающий, в какой переплет невольно вверг своего жильца.
Жак Бернар во всю мочь забарабанил в дверь. При этом для привлечения большего внимания он надсадно вопил, звал, орал. Результат не заставил себя ждать…
– Черт побери, это вы устроили тарарам, господин Бернар?
– Наконец-то…
– Что тут у вас стряслось?
– Это вы, злосчастный консьерж?
– Кто ж еще! Так что случилось, господин Бернар? У вас что, драка?
– Хватит! Проклятый консьерж! Неужели вы не понимаете, что заперли меня?..
– Я вас…
– Ну да, мигом слетайте за ключом и откройте дверь… Вы, наверное, думали, что я ушел…
Через дверь до Жака Бернара донесся растерянный и удивленный голос консьержа, который произнес:
– Что вы мелете! Слетать за ключом? Нет у меня вашего ключа! Нет его на щитке!.. С какой стати мне вас запирать? Я тут ни при чем. Это не я!..
– Не вы?
– Конечно, нет. А что, у вас нет своего ключа?
Жак Бернар стал терять терпение.
– Черт! – выкрикнул он наконец. – Не вы, так кто-то другой, не время заниматься выяснениями! Я очень тороплюсь, откройте мне ставень, я вылезу через окно и…
– Но я не могу открыть ставни, они на замке, а ключи есть только у вас, господин Бернар…
От нетерпения Жак Бернар затопал ногами. Он был прав, этот консьерж!..
– Ладно, тогда бегите за слесарем, немедленно тащите его сюда, пусть выпустит меня… Говорю, нет у меня ключей, я хочу выйти!.. И сами возвращайтесь!
– Хорошо!.. Хорошо!.. – заметил консьерж. – Я все сделаю, но имейте в виду, я ничего не обещаю! Сейчас в мастерских не слишком людно, не знаю, найду ли я кого-нибудь…
Жак Бернар слышал, как привратник удалился, брюзжа на ходу.
– Ну и влип, – буркнул молодой человек. – Они намерены мне все испортить. Чертовщина! Ну и физиономии у них будут при виде моего пустого кресла!..
Жак Бернар долго ждал.
Очевидно, найти нужного мастера оказалось совсем не легко.
Уже с половины десятого толпы зрителей, состоящие исключительно из сливок общества, о ком принято говорить «весь Париж», брали приступом, заполняли собой особняк «Литерарии». Принимая во внимание специфический профиль журнала, которым с успехом руководила милейшая мадам Алисе, читатели «Литерарии» образовывали истинную элиту, элиту парижских интеллектуалов или, по меньшей мере, к таковым себя причисляющих.
Для этих избранных, роскошных особ празднество в «Литерарии» в честь поэта Оливье было торжество дежурным, на котором непременно надо было появиться, отметиться, дабы не лишиться титула модного господина или дамы.
Просторный особняк быстро заполнялся, и без четверти семь публика уже теснилась в маленьком театральном зале, где мадам Алисе проводила встречи, заседания и праздники для шикарной и деликатной клиентуры своего издания.
Потрясающей красоты женщины, которые торговали очень дорогими программами, убежденные, что таким образом возвеличивают имя замечательного поэта, каковым, по всеобщему заверению, был Оливье, предупреждали, что представление начнется без четверти десять. Без двадцати десять в переполненном зале было негде яблоку упасть.
Но самое невероятное, что, невзирая на тесноту, все казались на вершине воодушевления. Соседи переговаривались, восторгались поэтом Оливье, не было никого, кто не посвятил бы ему строфы, сонета или фразы…
Одна мадам Алисе пребывала в ярости.
Сидя в первом ряду – она не пожелала занять место рядом с членами комиссии по увековечиванию памяти Оливье, – она размышляла:
«Боже, ну и противная эта богема, эти свободные художники! Наобещают с три короба и ищи их свищи!.. Где этот чертов Жак Бернар? Должен был прийти среди первых, и до сих пор его нет. Что это значит?..»
Напротив, с явным удовлетворением директриса «Литерарии» окидывала взором полный зал, мысленно беря на заметку интересных людей, достойных фигурировать в будущем отчете. Но невольно она возвращалась к тягостным думам:
«В конце концов, почему Жак Бернар не здесь? Как-никак его обязанность руководить церемонией! Его присутствие придало бы празднику большую официальность… Как все-таки это неприятно!..»
Занавес начал подниматься, с губ довольных зрителей слетело приглушенное «ах», вскоре сменившееся торжественной тишиной.
Интеллигентного вида мужчина в белом галстуке и во фраке, с плешивой головой и живыми глазами за стеклами пенсне в черепаховой оправе, эталон светского ведущего, уселся за зеленый столик, украшенный традиционным стаканом с водой и заранее выдвинутый рабочими на авансцену.
– Дамы!.. И господа!..
Ведущий кратко обрисовал жизненный путь поэта Оливье. Он находил восхитительные слова, тактичные и меткие выражения, превознося покойного, без которого, как он утверждал, прибегнув к несколько рискованной метафоре, плакала бы вся французская словесность.
Несколько секунд спустя он поднялся под бурные овации, бурные еще и потому, что не томил публику, ожидающую гвоздя программы, чтения произведений поэта Оливье.
Как только ведущий вернулся за кулисы, подошла очередь постоянного постановщика праздников в «Литерарии» Мике. Уверенным шагом он пересек сцену и приблизился к рампе, незаметно обменявшись с мадам Алисе полным отчаяния взглядом, взглядом, ничего не говорившим окружающим, но хорошо понятным директрисе, который означал:
«О Жаке Бернаре ни слуха ни духа!»
Мике громко объявил:
– Дамы и господа!..
В нескольких витиеватых фразах актер предупредил публику, что сейчас ей будет представлена одноактная пьеса Оливье, пьеса, еще не видавшая огней рампы, каковая, как он надеется, несомненно, обязательно заинтересует читателей «Литерарии», которые смогут оценить многообразие и плодовитость покойного, преуспевшего как в комедии, так и в драме, оставившего свой автограф как под трагическими, любовными стихотворениями, так и под задушевными, игривыми, даже легкими романсами!
– Мы решили, – заключил Мике, – чередовать жанры, к которым обращался поэт Оливье, и включить в программу самые разнохарактерные произведения. Дамы и господа, ваше право смеяться или плакать над пьеской, которую мы с товарищами имеем честь исполнить перед вами, рассчитывая на всю вашу снисходительность…
Последние слова встретил шквал аплодисментов, артист поклонился и скрылся за кулисами.
Занавес упал и поднялся, открыв сельский пейзаж, а несколько мгновений спустя весь зал покатывался от безумного, неудержимого хохота, настолько комичной и забавной оказалась завязка «Всего или ничего» – так называлась пьеска.
Артистов вызывали, кричали «бис» и «браво». Не стихали аплодисменты. К антракту все были в полном воодушевлении…
Мадам Алисе прошла за кулисы, заметила Мике, который метался, как угорелый, следя за подготовкой второй части программы.