Фелисити наконец поняла, что она видела. Это была любовь. Ее кузина и Маргарет Ходжес нашли ее сегодня, так почему бы и ей не последовать их примеру?
Он снова круто повернул ее, и у Фелисити закружилась голова, но не от танца, а от его слов.
«Позволь мне любить тебя».
Что, если Холлиндрейк никогда по-настоящему не любил ее? Солидный, приличный во всех отношениях брак, который она планировала все эти годы, показался ей теперь скучным, отвратительным существованием. И что за глупость она придумала про «естественные склонности»? Но что же ей теперь делать?
Она была так поглощена своими размышлениями, что даже не заметила, как Тэтчер без труда увел ее в танце в самый дальний конец бального зала, а потом и из зала сквозь какую-то боковую дверь в стене. Дверь за ними закрылась, отрезав от оживленного жужжания голосов в зале, и они оказались в тишине слабо освещенного коридора. Но ее похититель здесь не остановился. С присущей ему дерзостью он повел ее дальше, в глубину дома.
– Тэтчер, какого черта ты делаешь? – наконец возмутилась она, обретя дар речи. Если их обнаружат здесь, так далеко от бального зала, ее репутация будет погублена…
Он не ответил. Он просто остановился, причем так неожиданно, что она стукнулась о стену, которая оказалась его грудью. Ее руки сразу же интуитивно обвились вокруг его шеи. Она лишь взглянула на мгновение на него, но что это было за мгновение! Он смотрел на нее, и ей вдруг показалось, что окружающий мир перестал существовать и остались лишь они вдвоем.
Он медленно наклонил голову и прикоснулся губами к ее губам.
И Фелисити пропала. Потерялась в его объятиях, потерялась в его поцелуе.
Она покачнулась, и он поддержал ее, прислонив к стене. Ее тело сразу же ожило. Позавчера в прихожей все было похоже на игру, но теперь… теперь, если они продолжат эту опасную игру, обратной дороги не будет.
– Мы не должны… я не могу…
Но она понимала, что это пустые слова. Потому что, увидев счастье в глазах Пиппин и радость в улыбке Маргарет Ходжес, она почувствовала нечто вроде зависти и поняла, что могла бы быть счастлива, как они, если бы только позволила себе быть счастливой.
Она поняла также, почему любила сватовство. Дело было не в удовлетворении, которое приносит объединение в браке двух добропорядочных семейств или двух благородных родов.
Это была возможность наблюдать рождение любви – начиная с первой искорки влечения и кончая тем счастьем, которое светится в глазах невесты и жениха.
Или, как в случае Джека и Миранды, любви, которая родилась и расцвела, насыщая окружающий их мир счастьем, которое переполняло их обоих.
– Тэтчер, я… – прошептала она, желая поскорее поделиться с ним своим открытием.
– Мы должны, и ты сможешь, – перебил ее он, подумав, что она снова намерена протестовать. Подхватив на руки, он понес ее к ближайшей лестнице. Продолжая целовать ее, он поднялся с ней на руках почти до крыши и остановился перед какой-то дверью. Когда дверь распахнулась, Фелисити оказалась в каком-то волшебном помещении, каких она никогда не видывали, и поняла, что погибла. – Вот и твое королевство, моя сказочная королева, – прошептал он.
Фелисити не знала, что и сказать. Здесь, отрезанная от остального дома, находилась оранжерея, встроенная в чердачное помещение со стороны, противоположной фасаду. Стеклянные потолок и две стены позволяли видеть усыпанное звездами ночное небо. Комната обогревалась небольшой печкой в углу, вокруг в больших горшках росли апельсиновые деревца. Повсюду горели свечи, освещая помещение каким-то неземным светом. Воздух был насыщен ароматом цветущих деревьев, как будто они и впрямь оказались в сказочном королевстве.
– Как ты узнал, что здесь находится оранжерея? – спросила она.
– У меня имеются свои источники информации, – сказал он, обнимая ее за плечи теплыми руками. – Я хотел найти местечко уединенное… и безупречное. – Он подвел ее к широкой кушетке, стоявшей среди деревьев. Это место, очевидно, было предназначено для свиданий, потому что мягкая бархатная обивка и ширина кушетки делали ее похожей скорее на кровать, чем на скамью.
Она не должна, она не может, она не будет… Но только было она собралась запротестовать, как вдохнула аромат оранжереи и его запах – великолепный мужской запах, который нашептывал ей неслыханные вещи и воспламенял ее страсть. Ей хотелось почувствовать его, вдохнуть этот запах, попробовать его на вкус.
И, посмотрев ему в глаза, заглянув в их загадочные глубины, она поняла кое-что еще: никакие герцогские диадемы в мире не смогут дать ей то, чего требует ее сердце.
– Тэтчер, я… – Она снова попыталась сказать ему о том, что передумала, что хочет его и только его, но он уже взял инициативу в свои руки.
Он снова заключил ее в объятия и принялся целовать. Но его губы теперь не просто прикасались к ее губам, а требовали ответа.
И она, обвив его шею руками и прижавшись к нему, отвечала, чувствуя, как нарастает страстное желание, вызванное его поцелуями. Он целовал ее в губы, в шею, за ушами до тех пор, пока она не застонала, чтобы хоть как-то снять напряжение, вызванное нарастающим желанием.
Ее женственный стон послужил для него сигналом к продолжению действий, и, будучи человеком, который не привык зря тратить время и упускать свой шанс, он быстро и ловко снял с нее маскарадный костюм. Ее крылья, парик и туфельки, перепутавшись с его сюртуком, жилетом и сорочкой, быстро полетели во все стороны. Освободившись от шпилек, ее волосы рассыпались по плечам, и он, расшнуровав на спине ее платье, спустил его вниз, освободив одну за другой ее груди.
Он потирал пальцами соски до тех пор, пока они не превратились в твердые, напряженные бутончики. Он снова принялся ее целовать, потом приподнял с кушетки, и ее платье упало на пол. Он положил ее на кушетку.
– Ты самое красивое создание на свете, – прошептал он и принялся посасывать один из сосков, в результате чего напряжение, казавшееся ей непереносимым, усилилось еще больше.
Его пальцы скользнули вверх по ее ноге, перебрались через бедро и зарылись в кудряшках. Ноги ее самым бессовестным образом широко раскинулись, потому что она хотела, чтобы он был там, прикасался к ней.
Он так и сделал.
Когда его пальцы с мучительной медлительностью описали круг с центром в ее сокровенном местечке, она застонала, абсолютно не заботясь о приличиях. Ей и в голову не приходило, что можно испытывать подобное чувство.
– Прошу тебя, сделай это еще раз, – тяжело дыша, сказала она.
– Сделать что? – спросил он, а пальцы его тем временем снова описали этот магический круг.
– Да, да, это, – сказала она, приподнимая бедра навстречу его руке.
– Пожалуй, я лучше сделаю вот так, – сказал он и, наклонившись, проделал горячими поцелуями дорожку вниз по ее животу.
И не успела ока что-нибудь понять, как его губы оказались в этом местечке, горячее дыхание обожгло ее, а язык неторопливо прошелся по разгоряченной плоти.
Она задрожала под ним, чувствуя, что напряжение становится невыносимым, и повторяла одно:
– Да, да, еще раз.
Он так и сделал.
И снова его язык, поддразнивая ее, описывал круги, а он прижимался к ней губами. Ее бедра ритмично покачивались и приподнимались. Ей до боли хотелось… она сама не знала чего. Того, что либо положило бы конец этим мукам, либо заставило бы их продолжаться вечно. И тут ей стало ясно, чего она хочет.
– Тэтчер, – судорожно глотнув воздух, сказала она, чувствуя, что напряжение продолжает нарастать. Но ей не хотелось торопливого, необузданного утоления страсти. Нет. Женская интуиция, подсказывала, что ей нужно другое. – Тэтчер, прошу тебя, займись со мной любовью.
Он так и сделал.
Тэтчер никогда еще не слышал, чтобы эти слова произносились с такой страстью. Его собственное естество готово было взорваться, и если бы напряжение чуть возросло, то, наверное, так бы оно и случилось.