– Почему? Я знаю, что это все усложняет, но…
– Не надо! – вскрикнула она.
Она встала, отвернулась от него и начала поспешно одеваться.
– Я неожиданно подумала о том, что, посылая меня в суд, вы привели ненастоящие причины. Может быть, все это задумано для того, чтобы покончить с Милошем, и я стала бы свободной…
– Нет, клянусь, это не так!
Джин встал и попытался обнять ее, но Кат отстранилась.
– В этом случае власти обойдутся с ним мягче, я уверен, – продолжал он.
Они в молчании оделись. Когда Кат собиралась выйти из комнаты, Джин схватил ее.
– Я люблю тебя, Кат! – произнес он. – Но мы не должны больше видеться до тех пор, пока…
– Понимаю. Нужно свести риск к минимуму.
Он медленно кивнул, и Кат повернулась, чтобы уйти. Она была уже у входной двери, когда Джин снова заговорил:
– Прости, что спрашиваю тебя об этом… В том, что произошло сейчас, была ли с твоей стороны хоть капля любви?
Она заколебалась, а потом ответила, не повернув головы: – Если мы проявим терпение и если все пойдет хорошо, может быта, у меня будет шанс узнать это.
– Soudruh Кирмен! Встаньте для вынесения приговора! – приказал председатель суда.
Кат устремила взгляд на Милоша, когда он поднялся со скамьи подсудимых. Если бы он повернулся и взглянул через плечо, то мог бы увидеть ее, если бы захотел. Кат ждала этого взгляда каждую минуту, каждый день, пока сидела в зале суда. Она ждала какого-нибудь знака, сообщающего ей о том, что послание, которое Джин обещал передать Милошу, каким-то образом дошло до него и он понял ее и простил. Но он все время сидел опустив голову, глядя вниз, и отказывался смотреть на нее. Только на одно короткое мгновение они обменялись взглядами – когда она поклялась говорить правду, как преданная коммунистка. При упоминании о ее вступлении в партию Милош поднял глаза, но Кат ничего не смогла прочесть в них. Его взгляд был холоден и пуст, как взгляд мертвеца. Потом он снова стал смотреть вниз. Что они сделали с ним за эти несколько недель? Может быта, теперь он потерял способность чувствовать и снова превратился в оболочку человека, каким вернулся после войны?
Или он тоже, как и она, устроил представление? Теперь, когда вот-вот должны были вынести приговор, Кат сидела и молча молилась о том, чтобы все человеческие чувства, которые ей удалось вызвать в судьях, превратились в чувство милосердия.
Главный прокурор, человек с большой головой, черными крашеными волосами и казацкими усами, начал оглашение приговора:
– Милош Кирмен! Суд признает вас виновным в тяжких преступлениях, имеющих целью оклеветать и подорвать наше государство. Такие преступления караются смертной казнью.
Он сделал паузу и посмотрел вниз, на лежавшие перед ним бумаги.
– Однако мы принимаем во внимание ваш прошлый вклад в освобождение нашей страны от фашистского нашествия. Как мы узнали от вашей супруги, пытки, которым вы подвергались в немецких застенках, вне всякого сомнения, привели вас к душевной болезни, отрицательно сказавшейся на способности здраво мыслить.
Кат затаила дыхание. Она спасла его от смерти!
– Поэтому суд постановляет, что вначале вы пройдете курс лечения в государственном медицинском учреждении для душевнобольных преступников, пока не будете в состоянии полностью осознать всю тяжесть своего преступления. Время, которое потребуется для госпитализации, будет входить в срок заключения, определенного для вас приговором. Когда ваше умственное состояние улучшится, вас переведут в другое место заключения на период реабилитации…
Госпитализация… реабилитация… Кат почувствовала, что в ней зарождается надежда.
– Срок вашего заключения, – подвел итог прокурор, – в сумме составит сорок лет.
И его молоточек пошел вниз.
Сорок лет! Кат едва удержалась, чтобы не закричать, обвиняя этих ублюдков в бессердечии. Но ведь теперь ее считают преданной коммунисткой, готовой поддержать любое решение партии.
Кроме того, она вспомнила об обещании Джина: главное – сохранить жизнь Милоша, и тогда правительству США, возможно, удастся вызволить его из тюрьмы. Ее свидетельство успешно выполнило ту функцию, для которой оно было предназначено.
Суд закончился. Слезы навернулись на глаза Кат, когда она увидела, как два судебных пристава стащили Милоша со стула и показали в сторону металлической двери в конце зала суда. Ноги у него были закованы в кандалы, поэтому он не мог быстро двигаться, но охранники все время подгоняли его.
У двери Милошу пришлось остановиться, пока один из приставов отпирал ее ключом. Он стоял спиной к Кат, и она крикнула, перекрывая шум голосов уходящих зрителей и журналистов:
– Милош! Посмотри на меня, пожалуйста!
Спина его оставалась прямой. Но потом Кат заметила, что он начал медленно поворачивать голову в ее сторону. Она наклонилась вперед, с жадностью ловя хотя бы малейший знак…
Но дверь уже отперли, и, прежде чем она успела хотя бы мельком увидеть лицо мужа, приставы толкнули его в дверной проем и раздался громкий лязг металла.
С этого момента Катарина была поглощена только одним: как бы добиться свидания с Милошем. Каждый день она ходила в Министерство юстиции и проводила там многие часы, переходя из одного кабинета в другой, заполняя какие-то бланки и умоляя безликих бюрократов дать ей возможность повидаться с мужем. По вечерам она не возвращалась в «Фонтаны», а оставалась у Тани, в ее маленькой квартирке. Старая костюмерша была особенно рада оказать Кат услугу после того, как ее заявления в суде в поддержку коммунистов были широко освещены в газетах.
– Ты поступила правильно, – сказала ей Таня. – Верность партии – важнее всего, даже важнее мужа.
Кат сделала вид, что согласилась.
Несмотря на свое отчаяние, Кат не хотела обращаться к Джину за помощью. Не повидав сначала Милоша, она не сможет разобраться в своих чувствах. Сердце ее тогда застынет, как если бы его поместили в глыбу льда.
После четвертого бесплодного дня, проведенного в Министерстве юстиции, Кат нашла письмо от Йири, которое он передал ей накануне через Таню. На пяти страницах, заполненных его яростными каракулями, драматург говорил, что его вера в нее уничтожена. Он обвинял Кат в том, что она нанесла делу свободы и справедливости не меньший урон, чем худшие из таранов, которые правят страной.
«Я привык думать, что одно из твоих самых очаровательных качеств заключается в том, что ты никогда не осознавала, как сильно окружающие любят тебя, – писал Йири в заключение. – Но теперь я понял, что это, кроме того, еще и твоя трагедия. Зная это, ты никогда не использовала бы свою силу таким образом. Множество людей будет тронуто твоим последним представлением, и их симпатия к тебе увлечет их туда, куда ты их поведешь. Милош, возможно, и простат тебя, но я – никогда!»
Кат тут же помчалась на такси через весь город к Йири. Консьерж дома, одноногий ветеран войны, сразу же узнал ее, как только она ворвалась в вестибюль.
– Вы опоздали, госпожа Де Вари.
– Опоздала? Куда?
– Полиция побывала здесь час назад. Они арестовали господина Жилку и запретили его пьесу. Странно, что вы не знаете об этом. Я думал, они хотят, чтобы вы дали показания и против него…
В ужасе от того, какую страшную ошибку совершила, Кат исчезла в ночи.
Йири тоже держали в тюрьме без связи с внешним миром. Кат подала прошение, чтобы посетить и его, но потом сдалась. Очень трудно получить согласие хотя бы на одну просьбу, не говоря уже о двух. Она должна сконцентрировать все свои усилия на том, чтобы встретиться с Милошем.
Когда однажды утром Катарина пришла в министерство, готовая к тому, что ей предстоит еще один день утомительного хождения по кругу, ее вместо этого провели в кабинет заместителя министра. Там за широким письменным столом лицом к ней сидел суровый коренастый мужчина с напряженными темными глазами. На столе ничего не было, за исключением двух анкет, которые она заполняла. Заместитель министра переводил взгляд с одной анкеты на другую.
– Вы стали коммунисткой, – начал он. – Однако стремитесь навестить врагов государства…