(Честно говоря, когда я услышал об этом обряде, то мне, воспитанному в Советском, как ни крути, Союзе, казалось, что центральный смысловой персонаж этого обряда – серебряная монета, переходящая Храму, то есть способ взимать налоги на церковь. Ан нет! – монета эта оказалась специальной, и она выдается отцу перед обрядом тем же Коэном. У евреев, как я много раз наблюдал, мифологические смыслы на первом месте, а деньги не раньше второго.)
Тут мы затронули продолжение этого сюжета про Героя-Первенца: ему будет трудно в обычной людской среде, его силы рассчитаны на сверх-задачи, и он может быть поэтому не адекватен в самых простых человеческих раскладах. Он может приписывать себе право вершить человеческие судьбы, и стать преступником, убийцей, директивным психотерапевтом. Это может стать его проклятием и бедой: ему постоянно может казаться, что окружающие его люди слабы, порочны и глупы, и ожидают от него решительных действий по исправлению мироздания. Сюжет очень сильный, эмоции не шуточные. Род посвятил его в «исправители» и вряд ли кто-нибудь в мире может снять это благословение-проклятие, кроме исконного Рода. Авторитетов у такого персонажа, увы, скорее всего, не будет. Даже если он станет (если умный) их алкать, ему трудно будет их найти и еще труднее принять, признать, подчиниться.
Ладно. Рассказываю историю
Приземление
Трое друзей сидели в одном уютном кафе-ресторане так поздно, что уже скорее было рано. Двое из них, Миша и Оля, были давней парой; третий, Давид, играл таким образом роль «друга семьи». Старшего друга, по возрасту и деньгам. На каковых правах тогда под утро он и распекал Мишу:
«Ну ты подумай, какого хрена? Что за дурацкая позиция, типа тебе все можно? Кого ты из себя строишь?» – и так далее.
Накануне Миша, конечно, знатно вляпался в историю. Он работал в большой корпорации, где компьютеры были соединены в локальную сеть, и была там какая-то «беседка» для внутреннего общения сотрудников. Не официальная. Якобы вполне приватная. Ему на работе, надо полагать, было скучно. И он за десять минут сделал себе совсем не скучно: опубликовал в этой беседке свой дневник за прошлый год. Типа, да здравствует честность! А были в том дневнике: описания корпоративной вечеринки, где очень смешно и пьяно начинался роман их «директрисы» и начальника отдела безопасности; легкие карикатуры на начальство в виде частушек; размышления, с кем бы из сотрудниц Миша переспал или нет. и дальше уже ерунда, суммарно «на годик не очень строгого режима», как обозначил это Давид. На работе начался большой скандал, и около самого Миши, и вокруг. Уже два дня все бурлило.
«То, что тебя выгонят с этой работы – это точно, но это, в общем- то, ерунда. А вот то, что ты повел себя как мудила, – это реально плохо».
«Давид, там не было ни слова лжи».
«Какая к хренам разница? Ты людей подставил».
И так далее. Разговор шел к рассвету, тема не менялась. Оля смотрела в сторону, за окно, там плавали лики уходящей ночи.
«Ты считаешь, что тебе все можно».
«Да, я считаю, что некоторые вещи мне доступны. Например, говорить правду. »
И так далее. Я бы не стал описывать этот, в общем-то, довольно обычный разговор, если бы он не вылился в такую сцену.
Оля повернулась и высказала Мише, что он не просто мудак, а полный мерзавец. И что лучше бы она вышла замуж за Давида.
Это временно нокаутировало обоих мужчин.
Через час (уже начался рассвет) Миша признал, что какие-то ошибки в его схеме, вероятно, присутствуют, иначе почему бы она вызывала столько злости у уважаемых людей.
На этом они обрадовались и вернулись к дружеским позициям. При этом Давид расплатился за несколько чашек кофе и сладости, они вышли из кафе и медленно поплыли по городу.
А город этот был Иерусалимом, и еще через полчаса, незаметно для самих себя, они оказались под стеной Старого города. И не сговариваясь, уже почти молча, через Сионские ворота они пошли к Стене Плача.
Никто из них не был религиозным, но все были евреями. Каждый из них оказался у Стены сам, но вышли они оттуда в удивительно едином порыве. И уже через полчаса, стоя опять под стеной Старого города и глядя на долину Кедрон под ногами, они пришли к общему выводу, что Мише надо провести обряд выкупа первенца. Благо – тут же позвонили авторитету – он чистопородный еврей и никогда обряда не совершал. Авторитет обрадовался и сказал, что поможет во всем, вот только надо быть уверенным, что Миша и правда первенец. «В каком смысле?» – не понял Миша. «А надо удостовериться у родителей, что не было абортов или выкидышей. Потому что если были, то первенцами считаются они». Оп-па. За тридцать лет такая мысль в голове у Миши не гуляла. Но – сказано – сделано: он набрал телефон своей мамы. Было уже вполне утро, но мама спала. Звонок ее разбудил. «Мама, – сказал Миша, – прости меня, но мне это сейчас важно. Я у тебя первый ребенок? В смысле – не было до меня абортов?» «Был, – сказала мама. – Один. А что?» «Я тебе потом расскажу. Уже ничего». «Мишенька, ты меня прости, если я тебе в чем- нибудь помешала», – сказала замечательная мама, и после «Пока!» Миша повесил трубку. Он был какой-то совершенно обалделый и заторможенный, как сейчас вижу.
Давид опять позвонил авторитету. «Ну и все, значит, – пропел в трубку тот, – тогда обряд не нужен. Тогда, ребята, у вас все в порядке».
«Черт возьми, – сказал Давид, – и действительно, тогда у нас все в порядке. Миша, друг, ты можешь расслабиться. Ты такой же как мы. Мы такой же как ты. На днях тебя будут увольнять с работы, но это того стоило».
«Если ты правда понял», – прибавила Оля.
А Миша стоял и думал уже совсем о другом. Нет, в смысле, он понял, что можно поменьше выпендриваться и быть попроще и поближе к людям (он говорил с ударением в конце: «к людЯм»). И так оно, кстати, дальше и вышло, урок сработал (а то какая бы это была история!) Но он мгновенно посчитал в своей голове цифры, и выходило по этим цифрам (с мамой поговорить еще раз у него хватило смелости только через несколько месяцев, и она все эти цифры тогда подтвердила), что возраст Давида – это возраст того первого абортированного ребенка, а возраст Оли (о чем он тоже близко раньше не задумывался!) – это возраст его младшей сестры, которая родилась мертвой. Скажите, разве плохо мгновенно оказаться в своей семье и увидеть, что твои близкие друзья – это отражения, отпечатки, вошедшие в твою жизнь повторы братиков и сестричек, которых якобы никогда не было? А теперь они стоят возле тебя, курят по десятой сигарете и говорят: «Ну что, пошли, чего ты замер? Пошли, обмоем твое утраченное первородство! Надо найти где-то чечевичную похлебку! Точно, пошли искать чечевицу!» И Солнце встает над Иерусалимом, и ты на своем месте.
И душа твоя успокаивается.
«Да ладно, Давид, не надо чечевицы. Кофе хватило. Ты же платил? Ну вот».
Младший ребенок: не от мира сего.
«В одной семье жили-были папа с мамой и семеро сыновей. А дочки у них не было, и они горевали по этому поводу. Однажды мама купила прекрасный цветок – то есть она купила только растение в горшке, луковицу с парой листиков, но бабушка на рынке пообещала ей, что оттуда вырастет прекрасный цветок. И действительно через какое-то время это растение выпустило большущий белый бутон, который изнутри светился прекрасным таинственным светом. На третий день бутон раскрылся, и в чашечке цветка сидела маленькая девочка. Она стала любимой дочкой папе с мамой и младшей сестрой для семерых братьев.»