— Я не понимаю, о какой доброте вы говорите.
— Ваша матушка сможет вам объяснить, о чем идет речь. Пойдите посоветуйтесь с ней.
— Господин, но вы нас совсем не знаете. Мы честные девушки, кроме того, девушки знатные.
Несмотря на отказ девушек, Казанова и его друг лорд Пемброк, зять герцога Мальборо, настаивали, будучи абсолютно нечувствительными к их слезам. Их матери, которая пыталась их разжалобить, они сказали, поставив ее таким образом перед выбором, что если бы девушки были уродливы, то они охотно подали бы им милостыню, но так как все они хорошенькие, то и обещанные двадцать гиней могли быть лишь оплатой за ночь с одной из них. Столкнувшись с их отчаянием, Казанова попытался было смягчиться. Лорд Пемброк указал ему его обязанности хитреца: «Нужно заставить этих чертовок стать правоверными шлюхами». И в самом деле, несколько дней спустя, когда их мать упрятали в тюрьму, самая старшая пришла, чтобы отдаться, однако на ее лице было написано такое пренебрежение, что Казанова оскорбился: «Она пришла в мои объятья после того, как попросила погасить свечи. Я не видел ничего, кроме покорности: она позволила мне действовать — и не более; она не одарила меня ни одним поцелуем. Праздник длился лишь четверть часа. (…) Завтра утром, — говорю я им, — вы придете все, так как я недоволен вами. Вместо того чтобы предаваться любви, вы проституируете. Стыдитесь!» И после наступления ночи второй сестре ценой сексуальной эксплуатации удалось «раздобрить» Казанову, обеспечить кров и стол всей семье.
По словам Казановы, все сестры буквально попадали при виде двадцати гиней, вышедших из кошельков нашего героя и его друга. Как и подобает, самая младшая оказалась лучше всех.
И чтобы завершить эту историю в самом гнусном ключе, Казанова поведал, что мать, делая вид, что не замечает интереса, который он питал к ее потомству, предложила ему брак: «Я предлагаю вам мои руку и сердце; станьте моим мужем, и вы станете их отцом и нашим общим хозяином».
Его тело — металл, в нем изобилие силы: четырехкратный сифилис, два отравления, 12 ударов шпагой, страшные годы в венецианской и испанской тюрьмах.
Один из его современников вспоминал:
«Он был бы красив, когда бы не был уродлив: высок, сложен как Геркулес, лицо смуглое, в живых глазах, полных ума, всегда сквозит обида, тревога или злость, и оттого-то он кажется свирепым. Его проще разгневать, чем развеселить, он редко смеется, но любит смешить… Некоторые его комедии не смешат. Отдельные философские сочинения поверхностны — все прочие язвительны, оригинальны, остры и глубоки. Он кладезь премудрости, но до отвращения, часто цитирует Горация. У его шуток привкус аттической соли. Он чувствителен и отзывчив, но стоит его хоть чем-нибудь обидеть, как он становится злым, сварливым, несносным — даже за миллион не согласится забыть задевшую его невинную шутку».
Но в середине жизни наступает пресыщение, подкрадывается утомление. После того как в Лондоне молоденькая куртизанка Шарпийон изводит его, беспрестанно вытягивая деньги и отказывая в ласках, великий соблазнитель надламывается.
«В тот роковой день в начале сентября 1763 г. я начал умирать и перестал жить. Мне было 38 лет…» Казанова пытался покончить с собой и бросился в Темзу. Только чудо — в лице проходившего мимо молодого аристократа — спасло его.
Все менее громкими победами довольствуется он.
Влюбленный Казанова — звучит несколько странно, не так ли? Такую разбитную молодуху, как Шарпийон, он мог купить за несколько су или цехинов где и когда пожелает. Случилось иначе: она смеялась над ним и не подпускала к себе. После этой неудачи он стал медленно опускаться в ад.
«…Вшивые кровати, грязное белье, сомнительные запахи, знакомства с сутенерами, присутствие тайных или явных зрителей, грубые вымогательства и обычные болезни, все эго — незаметные мелочи для божественного быка, который мечтает обнять Европу — весь мир женщин во всех его формах и изменениях…»
Женственность в ее чистом виде, вечно новую, вечно юную во всех ее формах и разновидностях, только ее жаждет Казанова.
«…Время, когда я влюблял в себя женщин, прошло, я должен был отказаться от них или покупать их услуги». Отказ — самая непостижимая мысль для Казановы — становится жестокой былью, ибо, чтобы покупать женщин, ему нужны были деньги, а деньги ему всегда доставляли женщины; чудесный круговорот остановился, игра подходит к концу, пора скучной серьезности наступает и для мастера всех авантюр.
«Честность — странное слово в применении к Казанове, — отмечает С. Цвейг. — Но ничего не поделаешь: необходимо засвидетельствовать, что как раз в любовной игре этот неисправимый шулер и продувной мошенник обладает своеобразной честностью. Отношения Казановы к женщинам честны, потому что соприкасаются со стихией крови и чувственности».