— Мое восхищение перед Бейлем, — сказал он, заливаясь смехом, — таково, что я, пожалуй, начну ему подражать. Мне надо подкрепиться шампанским.
Хохот не умолкал десять минут. Пуатевен катался по полу. Чрезвычайное изумление Александрины было уморительно: бедняжка в первый раз оказалась в таком положении. Все эти господа хотели меня уверить, что я умираю от стыда и что это-то и есть самый горестный миг в моей жизни. Я был удивлен, только и всего. Не знаю почему, мысль о Метильде овладела мной в ту минуту, как я вошел в комнату с прекрасным украшением в виде Александрины.
За десять лет я и трех раз не был в публичном доме. В первый раз после прекрасной Александрины я попал туда в октябре или ноябре 1826 года, находясь в то время в отчаянии.
Я много раз потом встречал Александрину на улице, в блестящем экипаже, который у нее появился после того через месяц; и каждый раз я чувствовал на себе ее взгляд. Но спустя пять-шесть лет черты лица ее огрубели так же, как у ее подруг».
«В Лондон я, кажется, прибыл в сентябре 1821 года», — напишет Анри Бейль в своих «Воспоминаниях эготиста». На самом же деле это произошло в октябре. У Стендаля нередко отказывала память, когда речь заходила о датах. Однако когда речь заходила о женщинах, он становился более точным.
Так, во время своего предыдущего пребывания в Англии в 1817 году он заметил, что у англичанок более длинные шеи и более крупные и менее вывернутые наружу ноги, чем у француженок. Однажды вечером в Опере, куда он пришел послушать «Дон Жуана», один из его друзей в фойе столкнулся с женщиной такой свежести, которой, как он сам признался, во Франции найти было просто невозможно. И Стендаль на ходу в своей записной книжке вел протокол последовавшего за этим приключения. «Дрожа, он садится в фиакр и берет ее за зад и горло. Она везет его по направлению к Сохо и по дороге говорит, что, так как у них нет тысячи, то будет глупо давать кучеру больше шиллинга.
Они поднимаются на второй этаж в очень чистую комнату. Служанка открывает входную дверь, горничная и приходит, чтобы осветить им дорогу и открыть квартиру, и вот уже мужчина начинает раздевать женщину. Однако она говорит ему: «I can not go to bed before you pay me my compliment»[8], то есть банкноту в one pound[9]. Увидев, как он достает ее, девушка выглядела довольной.
Наш мужчина стремился увеличить свое удовольствие, добившись удовольствия от нее, но nix[10]. Она сказала ему лишь одну-единственную ласковую фразу: «You make me so hot!»[11] После всего наш мужчина проявил желание доплатить ей. Сначала она в одной рубашке лежала в постели; затем она вышла и стала мыть с мылом при помощи щетки свои срамные места. Ее волосы скрипели. Это очень напоминало кобылу, которую чешут».
Но вернемся к концу 1821 года. В отеле Тависток, что в Ковент-Гардене, Стендаль, который никак не мог избавиться от сплина, встретил товарищей по развлечениям, Люссанжа и Барро. Отчаяние лондонских вечеров, тоска лондонских дней, тем более, что в театрах тогда ничего не давали, привела их к идее разогнать свою скуку с девочками. Чтобы еще раз соприкоснуться с местным колоритом и не испытать обычного в таких случаях разочарования, они, скорее всего, попросили своего английского слугу найти им партнерш, но не среди опытных проституток, а среди простых девушек. Дело было сделано. Заплатив двадцать один шиллинг, три друга получили прекрасную возможность насладиться объятиями молодых свежих ручек и, кроме того, выпить рано утром чаю.
Однако с таким типом проституции была связана весьма серьезная проблема: подобные предприятия были очень опасны. «Начать с того, что наши девицы жили у черта на куличках, в Вестминстер-роуд, в квартале, где как нельзя лучше четыре сутенера-матроса могли избить попавшихся им в руки французов. Когда мы заговорили об этом с одним приятелем-англичанином, он сказал нам:
— Не делайте этого, это западня! (…) Никогда бы англичанин не дал завлечь себя в такую ловушку! Знаете ли вы, что это за целую милю от Лондона?»
Что вело ими — неудержимое желание или страсть к риску?
Всегда случалось так, что после того как гасили уличные фонари, Стендаль смотрел на Барро с таким выражением, которое не оставляло никаких сомнений по поводу его мотивов: «У нас крепкие кулаки, и мы вооружены». Люссанж придерживался иного мнения.
Проверив свои пистолеты, два друга садятся в фиакр. Вестминстерский мост… улицы без домов, без мостовых, и в одно из мгновений их фиакр чуть было не перевернулся… и вдруг миниатюрный трехэтажный дом. «Если бы не мысль об опасности, уж, конечно, я сюда бы никогда не вошел; я ожидал увидеть трех гнусных шлюх. Это были три очаровательные молоденькие девушки с прекрасными каштановыми волосами, слегка застенчивые, очень приветливые, очень бледные. После нескольких мгновений взаимного смущения перед лицом этой очевидной убогости внутреннего убранства со всеми хозяйственными принадлежностями бедных девиц: маленькой лоханью для стирки, маленького чана и котла для того, чтобы варить дома пиво, испытывавший отвращение Барро захотел уйти: