Увидев его впервые, Екатерина отозвалась о нем Потемкину.
— Рисунок хорош, да колорит больно дешев.
Но, подумав, она все же купила его для себя, и на следующее утро очаровательный и очень умный гвардеец, получивший самое тщательное образование, проснулся по воле судьбы флигель-адъютантом ее величества. В благодарность он послал Потемкину золотую чайницу с надписью: «Соединенные сердцами больше, нежели узами крови».
Отпраздновав Новый год, императрица бросила тосковать по Ланскому, и настроение ее снова прояснилось: она опять была немного влюблена и решила осмотреть теперь свое «маленькое хозяйство», как звала она с гордостью свою империю. Она приказала взять с собой меха, шелка, чудесные ткани, вышитые материи, чтоб поразить своих подданных, окружавшим ее пышным великолепием.
Потемкин уехал вперед, чтоб приготовить все к ее приему. Он был и каменщиком, и полководцем, и садовником, с ловкостью умелого фокусника выстроил он целые города, села, триумфальные арки, целый флот, разбивал сады, где под ногами его Клеопатры должны были распускаться чудеснейшие цветы. Какое сказочное путешествие! Какой кортеж! Четырнадцать кибиток, сто шестьдесят пять саней, пятьсот шестьдесят лошадей, поджидающих, фыркая и храня, на каждой заставе!
Кибитка ее величества — это целый роскошно убранный дом, с салоном, игорными столами, библиотекой. В этой кибитке, с императрицей ехали Протасова — безобразная, тщеславная, смуглая, как таитянка, и Мамонов.
Нарышкин, Кобенцель, Фриц-Герберт, Сегюрь, шуты и дипломаты… Они собирались туда, чтобы играть в шарады, загадки, подбирать недостающие рифмы. Нечуткая к музам и гармонии, Екатерина тщетно пыталась подобрать недостающую рифму. Льстецы кричали хором:
— Покоритесь судьбе и ограничьтесь тем, что одерживаете победы и издаете законы прозой.
— Вы правы, я не рождена быть поэтом. Как по-вашему, кем бы я была, родившись просто мужчиной?
Англичанин отвечал:
— Великим министром.
Француз возразил: — Нет, известным генералом, покрытым славой!
— А! Все вы ошиблись; я знаю свою горячую голову; я рискнула бы всем, чтоб добиться славы, и, будучи всего подпоручиком, в первом же бою сложила бы свою голову.
Дни стояли зимние, рассветало поздно, темнело рано. Но путешественники не нуждались в дневном свете: смолистые факелы горели по обе стороны дороги, проходившей через занесенные снегом поля, сверкавшие мириадами, алмазов при неверном фантастическом освещении. Версты убегали назад и вдали наконец показался Киев, засверкав своими золоченными куполами.
Зима сменилась весною, и путешествие продолжалось по Днепру в разукрашенных лодках.
Потемкин нагнал к берегам Днепра представителей всех почти народностей, населявших Россию, и они с любопытством смотрели на пышную флотилию. Какие необычные наряды! Тут были и островерхие шапки монголов, и высокие папахи лезгин, и вышитые чалмы татар, и белые бурки кавказских князей… Все они склонились пред владычицей, которая щедрой рукой осыпала их подарками.
Величественная флотилия спустилась по Днепру навстречу королям.
Хотя трудно поверить, но Екатерина — монархиня, достойная попасть в историю, а не просто в роман, как выразился как-то про нее князь дё-Линь, этот жокей-дипломат, присоединившийся к прославленным путешественникам.
Король Станислав ждал Екатерину на границе своего царства, которое она сама дала ему и которое готовилась отнять. Окруженный польскими эскадронами, одетыми в бархат, он явился просить новой, поколебавшейся было защиты у своей скоро забывающей былой любовницы.
Артиллерия флотилии подала знак о ее прибытии. Он сел в шлюпку и, сопровождаемый небесной музыкой, подъехал к императорской лодке. Его окружили. Он приветствовал всех словами:
— Господа, польский король поручил мне представить вам графа Понятовского.
Екатерина, величественная и снисходительная, милостиво протянула руку для поцелуя своему старому любовнику. Какая холодность! Неужели это Станислав, этот печальный вельможа, напоминавший до невероятия общипанную ворону? Как он изменился за тридцать лет! Усталая улыбка скрывала мрачную и печальную складку около его губ. Разочарования изрезали морщинами лицо того, кого, казалось, она продолжала любить всю жизнь. Она не узнала в нем возлюбленного прошлых дней. Неужели это была тень того, чьим радостным обликом она наслаждалась в былые дни? Где бархатный изгиб рта, напоминавшего алые вишни Ораниенбаума?