Нам яхонты, смущающие рассудок.
А также сказал о них поэт:
О круглая! Всякому, кто к ней в глубину проник,
Покажет она рубины в складках из Абкара.
Гранат! Я его сравнил, когда увидал его
С грудями невинных дев
иль с мраморным куполом.
Больного в нем исцеленье, здравие для него,
О нем изречение пророка пречистого.
О нем говорит Аллах — высоко возвышен он! —
Слова столь глубокие в писанье начертанном.
Были яблоки — сахарные, мускусные и
даманийские, ошеломляющие взор:
Вот яблоко двух цветов —
напомнит смотрящему
Любимого с любящим ланиты, что встретились.
На ветке они блестят, в чудесном несходные.
Один из них темен, а другой — в нем сияние.
Обнялись они, и вдруг доносчик их испугал:
Один покраснел, смутясь,
другой побледнел в тоске.
И были в этом саду абрикосы, миндальные и камфарные, из Гиляна и Айн-Таба:
Вот абрикос миндальный — как влюбленный он,
Когда пришел любимый и смутил его.
А влюбленного в нем
довольно качеств, поистине:
Лицом он желт, и разбито сердце всегда его.
И сказал о них другой и отличился:
Взгляни на абрикос ты: цветы его —
Сады, чей блеск глаза людей радует.
Как яркие светила, блестят они,
Гордятся ветки блеском их средь листвы.
Были в этом саду сливы, вишни и виноград, исцеляющий больного от недугов и отводящий от головы желчь и головокружение, а смоквы на ветвях — красные и зеленые — смущали разум и взоры, о таких писал поэт:
И мнится, что смоквы, когда видно в них белое
И вместе зеленое среди листвы дерева, —
То румов сыны на вышках
грозных дворцов стоят,
Когда опустилась ночь, и настороже они.
А другой написал:
Привет наш смоквам, что пришли
На блюде в ровных кучках к нам,
Подобны скатерти они,
Что свернута.
И третий сказал:
Насладись же смоквой,
прекрасной вкусом, одетою
Дивной прелестью и сближающей
внешность с сущностью.
Вкушая их, когда ты их попробуешь,
Ты ромашке запах, вкус сахара почувствуешь.
Когда же на подносы высыпают их,
Ты шарам из шелка зеленого уподобишь их.
А как прекрасны стихи:
Сказали они (а любит сердце мое вкушать
Другие плоды, не те, что им так приятны):
«Скажи, почему ты любишь смокву?»
И молвил я: «Один любит смоквы,
а другой — сикоморы».
Но еще лучше слова:
Мне нравится смоква
лучше всяких других плодов,
Доспеет когда, листвой обвившись блестящей.
Она — как молящийся,
а тучи над ним дождят,
И льют своих слез струи, страшася Аллаха.
Росли в том саду груши — тирские, алеппские и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно. Поэт сказал о них:
Порадуйся же груше ты! Цвет ее
Подобен цвету любящих — бледен он.
Сочтешь ее за дев в плаще ее,
Лицо свое завесой закрывшую.
И были там султанийские персики разнообразных цветов, желтые и красные:
И кажется, что персики в их саду,
Когда румянцем ярким покроются,
Подобны ядрам золота желтого,
Которых кровью алой покрасили.
Рос зеленый миндаль, очень сладкий, похожий на сердцевину пальмы, а косточка его — под тремя одеждами, творением владыки одаряющего, как сказал поэт:
Одежды есть три на теле нежном и сладостном.
Различен их вид — они владыкой так созданы.
Грозят они смертью телу ночью и каждый день,
Хотя заключенный в них и не совершил греха.
А другой сказал:
Миндаль ты не видишь разве,
коли средь ветвей
Покажет его рука закутавшейся?
Очистив его, мы видим сердце его —
С жемчужиной оно схоже в раковине.
Но еще лучше написал третий:
Зеленый как красив миндаль!
Ведь самый меньший руку нам
Наполнит! Волоски на нем —
Как безбородого пушок.
А сердце миндаля найдешь
И парным и единым ты.
И как жемчужина оно,
Что в изумруд заключена.
А еще один говорил:
Подобного глаза мои не видели
Миндалю красой,
как распустятся цветы на нем.
Голова его сединой сверкает блестящею,
Когда вырос он, а пушок его еще зелен все.
Произрастал боярышник разнообразной окраски, купами и отдельно, и сказал о нем кто-то из описывавших так:
Взгляни на боярышник,
на ветках нанизанный.
Чванливо, как абрикос,
гордится он на сучках.
И кажется желтизна его
смотрящим подобною
Бубенчикам, вылитым из яркого золота.
А другой сказал:
Вот сидра дерево блещет
Красой иной каждодневно,
И ягоды между листьев,
Когда предстанут пред взором, —
Бубенчики золотые,
Повешенные на ветках.
И были в саду померанцы, подобные калгану, и сказал о них поэт, от любви обезумевший:
Он красен, в ладонь размером,
горд и красоте своей,
Снаружи его огонь, а внутренность —
чистый снег,
Но дивным сочту я снег, не тающий близ огня,
И дивным сочту огонь, в котором нет пламени.
А кто-то изрек: