— Предполагается разрезать красную ленточку, вручить призы за самые большие кабачки, красивейшие георгины, самые вкусные пироги, лучшую телку и тому подобное. Премия за работу — вдоволь пива в палатке и домашние пирожки с мясом!
— Звучит заманчиво! — сказал он.
— Ты уверен, Стюарт? — вмешалась Оливия. — В это время ты можешь оказаться в Штатах или в Торонто!
— Не беспокойся, дорогая, я утрясу свой рабочий график, чтобы не пропустить этот праздник.
— Договорились! — обрадовалась Аннабел. — Давай, Макс, шевелись! Сделай кофе и принеси один из своих ужасных голландских ликеров, а я соберу тарелки, чтобы девочки могли их помыть.
— Позвольте, я помогу! — Оливия вскочила с места, но в следующее мгновение у нее сильно закружилась голова, и она, пошатнувшись, упала на стул. — Ох, простите…
— Дышите поглубже, — сказала Аннабел, в то время как дети замерли, разглядывая заинтересовавшую их сцену.
— Принести водички, мама? — спросила Тэнди.
— Да, Тэнди, будь добра.
— Не знаю, что это со мной! — пробормотала Оливия, когда приступ потихоньку прошел.
— А я знаю. Вы беременны, вот что, — заявила Аннабел.
— Да нет, не может быть!
— Очень даже может. Я распознаю раннюю беременность, как только вижу ее. Принимать противозачаточные таблетки — все равно что произносить заклинания! Вы бездумно повторяете их снова и снова, а потом все летит за борт, смытое нахлынувшей похотью! Безопасность секса — в руце Божией, поверьте мне. Я это испытала много раз. Сначала похоть, потом презерватив. Поздравляю, Оливия, через семь месяцев вы станете матерью!
— Не говорите ничего Стюарту — пока не надо, может, это ложная тревога!
Аннабел собрала стопку грязных тарелок.
— Я не упомяну о вашей беременности даже ближайшей соседке!
Это сделала Тэнди. Она привела Стюарта из сада, ее рука крепко сжимала его запястье.
— Ты в порядке? — спросил он. — Тэнди сказала, то ты упала в обморок из-за бэби.
— О Господи, откуда у нее такая идея? Она, наверное, имела в виду Эми… — Оливия повернулась к «бэби» и мягко отняла у нее котенка. — Сейчас так жарко, Стюарт! Я немножко перегрелась, вот и все, так же как этот бедный котенок…
Перегретый и обсосанный котенок вылетел в сад, как только избавился от объятий Эми.
— Ты уверена, что все хорошо? — спросил Стюарт, внимательно взглянув на нее.
— Не беспокойся, милый. Я в полном порядке!
Он успокоился. Оливия была готова убить малышку Тэнди! Они со Стюартом присоединились к хозяевам во внутреннем дворике, имея повод для ухода в любой момент.
Когда они пришли домой — неправдоподобно рано, еще не было десяти, Стюарт сорвал с себя галстук, сбросил туфли и со вздохом облегчения плюхнулся на черную замшевую софу.
— Спасибо, милая, за невыносимый вечер. Если бы мы остались еще на минуту, я бы врезал этому Максу ван дер Кретину по морде. Что за самодовольная скотина!
— Я иду спать, — сказала Оливия. — Не забудь, ты договорился с ними насчет сельского праздника.
— Этот праздник хуже смерти… Я тоже иду спать, радость моя.
Он вскочил с софы, и Оливия вдруг вспомнила, сколько они провели на ней счастливых часов. Приложенного усилия хватило ему только на то, чтобы достать виски с содовой, потом он снова плюхнулся обратно перед телевизором.
— Кстати, — надо бы мне сказать раньше, — завтра к ланчу приедет Эштон.
— Зачем?
— Чтобы разобраться в наших текущих юридических проблемах.
— Юридические проблемы позади… Мы ведь уже купили имение. Ему следовало разобраться в земельной регистратуре до того. Эштон — зеленый новичок насчет проблем выгребной ямы или охоты на туристов, выбирающих маршрут через наши владения. Дай ему только переделать юридическую работу — и на этот раз как следует!
— Да, мэм! — Стюарт отсалютовал ее откровенности. — Я не понимал, что женился на мегере… простите, на педантке! — поправился он, когда она швырнула в него подушкой.
Оливия пошла в постель. Теперь надо думать, что приготовить к воскресному ланчу, чаю и обеду, да как следует! Хорошо бы Стюарт сказал ей пораньше… Она-то надеялась провести тихое воскресенье вдвоем с мужем, пожевывая тосты с сыром и читая воскресные газеты в двуспальной кровати с четырьмя столбиками по углам.
Эта единственная стоящая вещь из обстановки поместья была слишком велика, чтобы вытаскивать ее из хозяйской спальни, поэтому и осталась. Символ их супружеской жизни — тогда как черная замшевая софа Стюарта представляла его холостую жизнь, — она пережила и смерть старого генерала, и продажу имения. Впрочем, возраст не сказывался на ее удобстве — матрац-то был новенький.