Мона подняла розовый махровый костюмчик, вышитый крохотными цветочками.
– Что, если будет мальчик? Мальчик не сможет это носить!
– Откуда он узнает?
– О, Эми! Разве ты не понимаешь? Я просто бешусь! Я хочу все закупить в детском отделе у Сакса!
– Если внуки королевы Англии могут донашивать одежду старших братьев, смогут и твои. У меня еще приготовлены колыбелька и прогулочная коляска.
Упоминание об Англии сблизило их. Лето в Челси стало основой дружбы. По молчаливому уговору они никогда не говорили о Нике Элбете, а вспоминали только дом в Челси Мьюз, неудобство спален, странность английской пищи и забавы трех молодых девушек.
– Ты говорила Джорджине о малыше?
– Пока нет.
Мона не говорила даже своей матери, убеждая себя, что еще есть время для принятия решения.
Неделю спустя, описывая ситуацию Нику Элбету, она сказала:
– Тогда я и решила оставить ребенка. Сэнди сидела на кровати и бросала детские вещички себе на голову. «Вот чего я хочу, – подумала я, – ребенка. Ребенок сделает меня полноценной.»
Что касается решения о продолжении работы с таким носом, то это единственное, что она умеет делать. Ник Элбет считал все претензии к ее носу неприличными. Она великолепная чувственная средиземноморская женщина. Пусть эти идиоты вспомнят носы Клеопатры и Нефертити.
Нет смысла говорить с ним. Или с Эми, по той же причине. Эми так любит ее, что никогда на свете не сможет представить унижение, которое чувствует Мона, когда Билл Нел предлагает ее на какую-нибудь кинороль, а режиссеры почтительны к ее репутации и слащаво-вежливы в своих искренних соболезнования, что она «не совсем то».
И дело не в отсутствии профессионализма. После возвращения из Англии она педантично посещала занятия по постановке голоса, сценическому движению, фехтованию, балету и джазовому пению. Она похудела до соблазнительного 46-размера и подверглась болезненной электроэпиляции, опробовала все секреты искусства макияжа, включая наложение темной пудры на боковые стороны носа и более светлой на центральную часть. В определенной степени это срабатывало на фотографиях, с правильной постановкой света и хорошей ретушью. При киносъемке все ее хитрости были заметны и выглядели жалко.
Решения, решения…
Как становится скучно! Мона не обращала внимания на гостью. Эми на шесть месяцев моложе и до сих пор смотрится, как подросток из дома в Челси, и вот, пожалуйста, первая вышла замуж и родила ребенка.
– Хватит обо мне и моих проблемах. Расскажи мне, Эми, как ты? Жалеешь о брошенной карьере?
Эми обвила руками Сэнди и прижалась щекой к макушке дочки.
– Не с этой маленькой шалуньей! Хотя стараюсь быть в курсе, подписываюсь на «Архитектурный дайджест» и «Историческое наследие». Я вернусь к работе на днях, – она рассмеялась. – Когда Сэнди поступит в колледж.
– А Лу? Он ведет себя достойно, я надеюсь?
Эми с любовью запустила пальцы в шелковистые кудри дочки.
– Мы живем прекрасно, Мона, честно. Давно женатая пара. Когда он решит, где будет работать, мы сможем переехать в наш собственный дом, только втроем. Все будет прекрасно.
Обе женщины с лаской и сочувствием посмотрели друг другу в глаза. Мону ошеломила мысль, что нежность и неосуществленные мечты во взгляде Эми, старавшейся улыбаться убедительно, абсолютно схожи с выражением ее собственных глаз. Однажды Мона застала себя врасплох, неожиданно взглянув в зеркало.
– Не пропадай, крошка, – сказала Эми, когда для них с Сэнди пришло время уезжать.
– Ты тоже, – Мона обняла подругу. Правила хорошего тона заставили добавить: – Желаю тебе счастья.
Решения, решения… Некогда от них передохнуть. Ликвидируешь одну проблему, другая тут же сваливается тебе на голову.
Телефон прервал ее размышления. Билл Нел по поводу рекламы африканских сафари.
– Как тебе нравится мысль быть мамой-жирафой с жирафятами и приглашать американских матерей привезти своих детей в Серенгети?[17]
С еврейским акцентом? От матери к матери? Ой, вей! Но Билл Нел не оценил ее националистичных настроений.
– Я думала, у жирафов нет голосовых связок.
– Этот факт значительно облегчит твою работу, дорогая, теперь согласна?
Мона знала все слишком хорошо. Даже, если она так ненавидит играть жирафов и мягкое мороженое, то выбора все равно нет.
– Какой акцент они хотят? Французский? Итальянский? Русский? Звучит, как заказ гарнира в ресторане, правда?
– Они знают твои возможности, но пока не решили.
– Я думаю, русский. Я сыграю ее, как русскую шпионку, переодетую жирафой. Тебе нравится?
Его голос смягчился.
– Мне нравишься ты, Мона, и хочется добывать тебе роли, которые ты заслуживаешь. А пока попадаются жирафы, ты должна брать деньги и бежать! Я люблю тебя, дорогая! Подумай об этом.
Играть жирафу. Это то самое? Премия Клио за лучшее исполнение жирафы? Она обвела глазами свою двухэтажную квартиру и опустила взгляд на едва увеличившийся живот. Ars gratia artis,[18] все это хорошо и прекрасно. Но по дороге в банк она будет тихонько посмеиваться, заполнять каминную полку статуэтками Клио и совершенствовать свое актерское мастерство.
ГЛАВА 12
ЭМИ
Сегодня четвертая годовщина ее свадьбы. Лу поздравил, потому что ему напомнила мать Эми. Рано утром он вложил в руку спящей жены открытку, купленную тещей, и отправился играть в теннис.
Скоро, слишком скоро для Элеоноры Дин ее дочь покинет маленький домик для гостей, в котором жили новобрачные, и где родилась малышка Меллисанд. Отдел образования направляет Лу в университет Фордхама в Нью-Йорке. Через несколько недель маленькая семья переедет из комфортабельного и безопасного городка по соседству с Провиденсом в грязный и криминальный Манхэттен.
– Как насчет дома, который твой отец и я готовы купить для вас?
Эми объяснила, что академическая жизнь подобна армейской – вечные переезды. Лу предполагает пробыть в Нью-Йорке только два или три года, а потом перебраться в другой университет.
– Тогда мы и купим собственный дом.
– Но Нью-Йорк! Крысы! Тараканы! Уличная преступность!
– Не беспокойся, мама. Там живет Мона. Я была в ее квартире. Крыс нет, тараканов нет. Вид из окна на Центральный Парк, будто смотришь с вертолета. Сэнди полюбит его. Качели. Песочницы. Детский зоопарк. Морские львы, музей естественной истории.
– Хорошо…если этого хочет Лу.
Да, мама. Именно так хочет сделать Лу. Вся жизнь за четыре года их брака соответствовала только желаниям Лу. Житейская мудрость супруги, изложенная матерью Эми в свадебный вечер, была прямой и краткой.
«Помни, чтобы брак получился удачным, твой муж должен быть всегда на первом месте». Возможно, это уже не модно, но Эми приняла близко к сердцу нравоучения матери. В отличие от многих знакомых девушек, которые ненавидели своих матерей, она искренне обожала Элеонору. На праздничных посиделках стало традицией вспоминать, как Эми, будучи еще совсем малышкой, хотела, когда вырастет, быть мамочкой.
Между ними никогда не случались перепалки, Эми всегда была послушной и вела себя примерно. Такая хорошая девочка! С ностальгией рассматривая семейный альбом, Эми заметила, что постоянно взглядом обращалась к матери за одобрением. И получала его. До последнего времени.
Первый случай неодобрения произошел тихим будничным утром. У Лу не было занятий до обеда. Он растянулся на тахте, читая спортивное обозрение, рядом на полу стоял пакет с картофельными чипсами. Элеонора зашла на чашку кофе.
Эми посадила извивающуюся Сэнди к отцу на живот.
– Поцелуй папочку. Попроси его остаться с тобой, пока я сбегаю в библиотеку.
Лу взбеленился, как разъяренный гиппопотам.
– Разве ты не видишь, я читаю!
– Только на нескольку минут, самое большее – на полчаса. Я иду в библиотеку.
– Снова та статья?
На университетском вечере они разговорились с редактором «Род-Айлендского исторического обозрения». На вопрос о ее увлечениях, Эми упомянула об истории и архитектуре. Тогда он сказал, что ищет автора для очерка о «Взломщиках», об особняке Вандербильдтов в Ньюпорте.