— Я глубоко уважаю тебя, отец, несмотря на твое решение вычеркнуть из жизни Мариам. Именно ты сделал её сильной. Именно ты дал ей и мне толчок в жизни. Мать же поступила иначе. По этой причине я не желаю её видеть у себя в доме, на праздниках моих детей, и вообще так или иначе быть связанной с моей семьей.
Вижу, что информация даётся ему сложно, поэтому стараюсь смягчить углы, хотя сделать их совсем тупыми не получится в любом случае.
Встав, отец отходит к окну и закладывает руки за спину. Напряженно, молчаливо переваривает услышанное.
— Значит, ты и Оля…
Скорее констатация, поэтому не вижу смысла подтверждать.
— И, если бы не она, ты бы поступил, как Мариам. Отрекся от меня, матери, всей нашей родни.
— Я бы — нет. А вот вы все…
Не договариваю, потому что и так всё понятно.
Молчит и только по частому дыханию я понимаю, что даётся ему это осознание непросто.
— Воспитал детей, называется…
— Нормально ты нас воспитал, па, — выдыхаю и встаю, чтобы подойти и встать рядом с ним. — Мы же не в деревне живем, чтобы придерживаться устоев, в которых выросли. Мы переехали, впитали в себя часть другой жизни. И это неплохо. Ты не видел Мариам, но она счастлива. С Нареком она бы не была такой счастливой. Она бы сидела в ворохе детской одежды, как Ани, и крутилась у плиты, потому что Нарек, как ты помнишь, был против того, чтобы сестра работала. Сейчас же она цветет. Твоя дочь имеет в жизни то, чему ты ее учил. Достаток, цели, амбиции. Она — это она. А рядом с ней любящий её мужчина.
При упоминании Демьяна губы отца презрительно искривляются. Для него он, наверное, навсегда останется тем, кто «испортил» его дочь.
Понимаю, что для того, чтобы принять факт того, что я мог бы поступить, как Мари, отцу нужно время. Возможно, он больше и не захочет иметь со мной ничего общего, ведь это почти предательство. Предательство, которое мне не дала совершить Оля.
— И мать об этом знала… — Снова скорее констатирует, чем спрашивает. Словно скрупулезно раскладывает по полкам факты в своем сознании. — И тогда знала, и сейчас. А я Олю на работу взял…
— Вот только про Олю плохого ничего не надо, — сразу решительно обрубаю его.
— Я и не собирался, — хмыкает он, — не представляю через что этой девочке пришлось пройти. А ведь она еще умнее, чем я думал. Сама от тебя отказалась, надо же. А ты, не принял эту жертву. Что тебе мешало дальше жить так, как жил? Ведь неплохо же живешь. Зачем опять было с ней это всё начинать? Ани тоже досталось.
— Давай без нотаций, — говорю холодно, — жертва мне эта не нужна была изначально. И если бы я не был таким принципиальным и гордым, то разглядел бы еще тогда что к чему. Но кровь у нас с тобой одна. И ты, как никто знаешь, как эти долбанные принципы садят нас на цепь. Сам на такой сидишь уже полтора года. И только из-за этого не можешь встретиться с Мариам.
— Всё, хватит о ней. — отрезает отец, разворачиваясь ко мне передом. В глазах молнии, скулы ходуном ходят, — Я услышал твои объяснения, Давид. Лусинэ я не оправдываю. Она не должна была идти к Оле. Такие вопросы решаются в семье. Прежде всего она должна была сказать мне. Я же сейчас чувствую себя глупцом, за спиной которого долгое время жили не так, как я себе представлял. И это чувство дрянное. Но ты… ты готов был предать меня. И я сейчас не знаю, как к тебе относиться.
Вдавив ладонь в грудь, он яростно растирает ребра, как будто снова испытывает сердечную боль.
— Сядь, отец, — дотрагиваюсь до его предплечья, но он одергивает его и сам садится в кресло.
Тревожно оглядев его, наливаю из графина стакан воды и протягиваю ему.
— Выпей. И не принимай никаких решений сейчас. По итогу я здесь, не ушел. И если тебе нужна будет поддержка, я окажу тебе её в любом случае. Ты всегда отличался острым чувством справедливости. Поэтому, я думаю, понимаешь почему матери на пороге моего дома не будет никогда. Тебе же, если хочешь присутствовать в жизни внуков, двери открыты.
Он делает несколько глотков воды и молча ударяет стаканом по столу.
— Что с Олей у тебя сейчас? — смотрит на меня исподлобья.
— Ничего. Она уехала.
— Правильно… Хорошего все равно ничего не выйдет из этого. Уж я-то знаю… — в голосе горечь и как будто нота сожаления.