– Сделаю, что смогу.
Луи резко затормозил, схватил ее за локоть и развернул к себе. Его лицо было так близко, что она могла различить на носу едва начавшие появляться веснушки и тонюсенький бритвенный порез на щеке.
– Ты спасешь его и дашь ему понять, что только твое искусство уберегло его от савана.
Верхняя губа подергивалась почти в оскале.
– Луи, мне больно!
Молодая женщина вырвалась и потерла пострадавший локоть.
Де Гросмон отступил, слегка покачал головой, перевел дух, погладил ее по щеке и сказал гораздо мягче:
– Кэтти, если он умрет, вместе с ним умрут и мои надежды на титул барона. Спаси ему жизнь, и ты получишь глубочайшую признательность, причем не только его, но и всей партии короля. Мы извлечем из этого все, что пожелаем.
Теперь она поняла. Он сделал величайшую ставку в своей жизни, а ее искусство должно было склонить жребий в его пользу.
– В твоих глазах все имеет свою цену, не правда ли? – презрительно произнесла молодая женщина. – Интересно, сколько стою я? Если бы я не была известна королю и меня не хотел другой мужчина, ценил бы ты меня настолько, чтобы связать старым брачным обетом?
Его глаза сузились.
– Ты знаешь, что стал бы. Не будь такой каргой.
Она молча отвернулась от него и направилась к лестнице, ведущей в королевские покои.
ГЛАВА 21
Во второе воскресенье мая кастелян уикхэмской крепости выпил слишком много, упал с лошади на голову и убился. Эта новость была доставлена королю Стефану в Нортхэмптон, где он лежал, как слабый, но поправляющийся котенок, под внимательным взглядом королевы, его главной охранительницы, и Кэтрин.
В течение первой недели его болезни, его брат, епископ Винчестерский, оказал последний обряд человеку, горящему в жару и на пороге смерти. Королева молилась на коленях рядом с мужем всю ночь, а Кэтрин возилась с потоотделяющими ингаляциями, ароматическими грудными пластырями и питьем из меда и черной смородины.
Прошло еще двенадцать томительных часов, прежде чем жар отступил. Пот полил со Стефана, как из дырявого ведра, ему просто не успевали менять простыни. Когда опасность миновала, он лежал на скатерти, взятой с высокого стола зала, и укрытый одеялами, позаимствованными у вассалов. Кэтрин чувствовала себя, как безвольная овечка, и едва нашла в себе силы обрадоваться, когда впервые за три дня король приоткрыл глаза, в которых сквозило сознание.
С этого момента король пошел на поправку и через две недели, хотя еще был прикован к постели и страдал от тяжелого кашля, мог заняться текущими делами.
– Упал с лошади, – повторил он, бросая тонкий пергамент с сообщением на кровать и сердито смотря на человека, который привез его. – Я не верю. Господи, да он фактически родился в седле!
Он поплотнее запахнул отделанную мехом рубашку вокруг своего болезненно-тощего тела.
Посланец посмотрел в пол и переступил с ноги на ногу.
– Сир, – промолвил он.
– О, это не твоя вина, Бигон, – слабо махнул рукой Стефан.
Человек поклонился и постарался побыстрее оказаться за дверью. Однако выражение короля стало еще более хмурым. Он снова поднял письмо, и, прищурив глаза из-за нетвердых каракулей, перечитал его еще раз.
– Он был неплохим человеком, де Чешем, но слишком уж любил вино – на беду себе и нам. Упокой Господи его душу.
Король поставил крестик в качестве подписи с тем же раздражением, с каким отпустил посланца.
Кэтрин подошла к нему от очага, на котором готовила пряный молочный суп.
– Я даже не могу встать и должен валяться в кровати, как пищащий младенец, поедая лишь то, что годится одним старикам, – с неудовольствием произнес Стефан, когда молодая женщина передала ему дымящуюся чашу.
Кэтрин покраснела.
– Это восстановит ваши силы, сир.
Стефан сердито взглянул на нее, но все же поднес чашу к губам.
– Было бы неплохо.
Он сделал глоток, поморщился для приличия и посмотрел на своего брата и Вильяма д'Ипра.
– Его необходимо заменить немедленно. Но кого нам послать?
– Есть Томас Фитц-Уоррен, – сказал епископ. – Он в прошлом был неплохим кастеляном.
– Вот именно, Генрих, в прошлом, – Стефан покачал головой и сделал еще один глоток молочного супа. – Ему уже почти три дюжины лет. Ты уже выжал его, братец.
В последние недели Кэтрин стала уже такой принадлежностью королевских покоев, что иначе ее уже никто и не воспринимал. Если бы у нее был болтливый язык, она могла бы купаться в серебре, рассказав то, что слышала. Однако она была горда и не говорила ничего и никому, даже мужу. В крайнем случае, она делилась с ним всякими мелочами касательно здоровья короля, его одежды и питания. Молодая женщина рассказывала ему о визитах королевы и королевского отпрыска и разбавляла тривиальные сведения случайными сплетнями, которые и так были предназначены для общего пользования. Она предпочитала не анализировать причины своей скрытности. Лучше жить в луже, чем вязнуть в трясине.