– Что это?
– Целебная мазь для раны.
– А где ты ее взял? – Генрих понюхал зеленое вещество с приятным ароматом, взял немного на палец и растер.
– Получил от подруги. Знахарки.
Глаза мальчика загорелись от любопытства.
– Я никогда не встречал знахарок. Она живет где-нибудь поблизости?
– Только в моем сердце, – покачал головой Оливер.
– А, так она тебя заколдовала?
Оливер горько рассмеялся и готов был уже согласиться с мальчиком, но здравый смысл удержал его. Повитух и знахарок и так уже окружает достаточно суеверий, чтобы добавлять к ним еще, особенно если разговариваешь с будущим королем Англии.
– Нет, нет, – покачал головой он. – Она была вдова, и мы были помолвлены, но затем ее пропавший супруг воскрес из мертвых.
Господи, это было еще хуже. Во взгляде мальчика так и читалось слово «некромантия».
– Садись, – сказал Оливер. – Я попробую объяснить.
Генрих сел и, к его чести, даже почти не крутился, пока Оливер рассказывал о себе и Кэтрин. В этом тоже было мучительное наслаждение, словно из воспалившейся раны вытекла часть гноя.
Мальчик посмотрел на рыцаря задумчиво, но без особого понимания. Его собственные родители жили раздельно почти столько, сколько он себя помнил, а когда были вместе, то вели себя как кошка с собакой. У отца были возлюбленные, которые приходили и уходили. От одной из подобных связей у Генриха остался сводный брат, Гамелин.
– Есть и другие женщины, – махнул он рукой в направлении трех жен рыцарей, которые занимались вышиванием и болтали. Раздался легкий смех, рука поправила плат.
– На самом деле их слишком много, сир, – кивнул головой Оливер.
Генрих прищурился, затем решительно кивнул.
– Когда я стану королем, я полностью верну тебе твои земли и женю на богатой наследнице.
Оливер заставил себя улыбнуться.
– Ты не веришь мне? – вспыхнул Генрих.
– Нет, сир, я верю вам. Просто я был бы доволен одними землями.
Мальчик пожал плечами.
– Но тебе понадобится жена, которая родит сыновей для продолжения рода, – практично заметил он и вытер пальцы о штаны.
Появление воспитателя, господина Мэтью, который пришел за своим питомцем и увел его в мир Аристотеля и Вегеция, избавило Оливера от необходимости отвечать.
Он смотрел, как принц энергично прыгает вдоль зала. Наверное, Генрих прав. Чем плоха богатая наследница?
Деньги, связи, чувство долга. Рыцарь осторожно заткнул горшочек.
О долге он знал все.
Лицо Кэтрин было зеленым, как стекло окна, сквозь которое весеннее солнце пятнами падало на устланный тростником пол. Она ниже наклонилась над деревянной доской, и ее мучительно вырвало прямо в отхожую дыру. Ее рвало уже третье утро подряд, а менструация задерживалась уже почти на месяц.
Служанка Амфрид протянула влажное, пахнущее лавандой полотенце, и Кэтрин вытерла лицо. Желудок дрожал, потихоньку успокаиваясь. Кэтрин знала, что женщины страдают от тошноты в первые месяцы беременности, она знала травы и средства, способные облегчить эту неприятность, но она совершенно не была готова к припадкам безудержной рвоты и постоянной измотанности.
Прижимая полотенце к лицу, молодая женщина побрела обратно в спальню. Стены были увешаны фламандскими шпалерами, такими толстыми и узорчатыми, что они напоминали ей покои графа Роберта в Бристоле. Ложе было застелено шелковым покрывалом. Взялось оно, по-видимому, из Винчестера, который был разграблен после взятия в плен графа Роберта. На краю осталось пятнышко и том месте, куда капнула смола от факела, прежде чем Луи успел прибрать его к своим цепким рукам. Графин тоже был из Винчестера. Он был серебряный, с полоской аметистов у основания. Кэтрин ненавидела этот графин и покрывало тоже. Это было имущество, приобретенное ценой чужого разорения или даже смерти.
– Военная добыча, – говорил о них Луи с улыбкой, пожимая плечами, совершенно не способный понять недовольства жены.
В эту добычу вошли и серебряные монеты, которыми он распорядился весьма расточительно. Не говоря уже про стекло в окнах, Кэтрин впервые в жизни удалось увидеть собственное отражение в сарацинском зеркале из полированной стали. Луи не сказал, сколько оно стоило, но молодая женщина знала, что цена его не могла ей даже во сне пригрезиться. У самой графини Мейбл не было такой вещи в ее комнате.
Она училась быть слепой, она училась не задавать вопросов из страха перед ответом. Она чувствовала себя пойманной дичью, загнанной в пещеру без выхода, которую пожирают алчные глаза.
– Когда у меня не было ничего, я была гораздо счастливее, – пробормотала она.