– Твоя совесть давит тебя, как мельничный жернов. Оливер сжал губы. В отличие от своих сверстников он был гладко выбрит, потому что, несмотря на льняной цвет волос, борода его, позволь ей только расти, горела ярко-рыжим цветом, и это заставляло Оливера ощущать себя каким-то уродцем.
– Предоставь моей совести тащить меня куда ей угодно и займись собственной, – холодно бросил он, пустив Героя мерной рысью туда, откуда несло гарью.
Гавейн секунду поколебался, закатил глаза и, дав шпоры собственному скакуну, последовал за напарником.
Примерно через полмили запах дыма усилился. Всякая надежда, что источником его может быть мирный, домашний, огонь, исчезла. Когда рыцари свернули на основную дорогу к Пенфосу, в воздухе повисло дымное марево. Лошади начали упираться, поэтому обоим всадникам пришлось спешиться и продвигаться дальше, ведя их на поводу.
Пенфос был окружен острым частоколом, на который пошли дубовые стволы из ближнего леса. Внутрь вели дубовые же ворота, крепящиеся пеньковыми веревками. Теперь они криво болтались на одной петле, а за ними в языках пламени и густых клубах черного дыма гибли соломенные крыши основного здания и пристроек.
Обнажив мечи, Оливер и Гавейн осторожно вышли из-за деревьев и приблизились к частоколу. Поперек входа лежало тело мужчины с зияющей раной в горле. Вся одежда, кроме набедренной повязки, испачканной при агонии, была с него сорвана. Рядом валялась огромная черная собака с рассеченной грудью.
Гавейн поморщился и нервно огляделся по сторонам.
– Лучше уйти. Мы тут ничем не поможем, а те, кто сделал это, должно быть, еще поблизости.
Не обратив на него внимания, Оливер вошел внутрь частокола. На него обрушились хлопья сажи, танцующие в огненных вихрях, и волны жара. Весь двор был беспорядочно усеян телами. Бойня, судя по числу ударов в спину, произошла во время бегства. Вооруженные и безоружные; мужчины, женщины, дети. Рот Оливера наполнился слюной. Он судорожно сжал рукоять меча, чтобы не отбросить его от себя далеко в сторону.
– Такого я еще не видел за все три года странствий по самым диким местам Господней земли, – хрипло пробормотал рыцарь.
– Ну и привыкай.
Дрожь в голосе Гавейна и его рука, сжавшая крест на груди, противоречили черствости сказанной фразы.
Оливер двинулся дальше. Сверкающая масса золотистых волос заставила его подойти к телу одной из женщин. Она лежала на спине с широко раскинутыми ногами. Глаза были открыты, но ничего не выражали. Скула вспухла, рассеченные губы тоже, однако женщина еще дышала.
Оливер упал на колени рядом с ней.
– Господи помилуй! Эмис! Эмис, ты меня слышишь?
– Ты ее знаешь? – голос Гавейна пугал.
– Давно, – ответил Оливер, не оглядываясь. – Она была под опекой графа Роберта тогда же, когда и моя жена. Я мог жениться на ней, а не на Эмме. Иисусе милосердный, просто поверить не могу!
Он сдвинул ноги женщины и прикрыл подолом платья грязные, окровавленные бедра.
Женщина повернула голову и посмотрела на Оливера, однако во взгляде ее темных сапфировых глаз не отразилось ничего.
Гавейн нервно потянул себя за коротко подстриженную бородку, окаймлявшую подбородок.
– Она тяжело ранена?
– Не знаю. Похоже, ее сбили ударом с ног и изнасиловали. Мы не можем бросить ее здесь. Ступай, приведи лошадей.
Под пустым взором женщины Оливер чувствовал себя совершенно беспомощным. Он хорошо помнил их первую встречу, потому что это событие было неразрывно связано с воспоминаниями об Эмме. Весна 1129 года, сад графа Роберта. Именно там он и встретил – совершенно неожиданно – двух молоденьких, захихикавших от смущения девушек, двух кузин четырнадцати и пятнадцати лет от роду. Они играли в мяч. Старшая, Эмис, обладала копной золотых волос, зрелыми формами и умела кинуть сквозь ресницы такой взгляд, от которого мгновенно вскипала кровь любого мужчины. Эмма, его будущая жена, была худенькой и бледной, но улыбка, загоравшаяся на почти лишенном красок лице, превращала ее в настоящую красавицу. А сам Оливер был тогда нескладным пятнадцатилетним юнцом, который вопреки настоятельному желанию родителей вовсе не торопился жениться. Встреча с Эммой все изменила. Теперь же она лежала в могиле вместе с дочерью, которой так и не смогла дать жизни, несмотря на трое суток родовых мук.
В год их свадьбы Эмис стала одной из наложниц старого короля Генриха и родила ему крепкого, здорового сына. С тех пор Оливер изредка слышал о ней, но встречаться им больше не приходилось. До этого дня.
– Да шевелись же, Гавейн! Вот проклятье! Перестань наконец пялиться и сходи за лошадьми!