– Если бы желания могли вредить людям, то мир опустел бы. Сколько раз ты говорил мне «черт тебя побери», когда был в плохом настроении или за моей спиной? Уж я знаю, – добавила она с улыбкой, несмотря на болезненно сжатое горло. – Но я же никуда не исчезла, верно?
– Да, но…
– Никаких но. Я знаю, что ты не любил некоторых «друзей» мамы, но у тебя не больше возможностей наслать на людей смерть простым желанием, чем… чем вот у этой кучи навоза встать на ноги, начать двигаться и говорить!
Ричард скривился и вырвался из объятий.
– Но я же желал им смерти!
– Так покайся священнику и больше об этом не думай. Если ты хочешь объяснить все маме, попробуй помолиться на ее могиле. Я уверена, что она услышит тебя.
Мальчик задумался.
– Ты так считаешь?
– Я уверена, – веско подтвердила Кэтрин.
– А можно я сделаю это прямо сейчас?
Кэтрин остановилась и повернулась так, чтобы они оказались лицом к кладбищу.
– Чем скорее, тем лучше. Хочешь, я пойду с тобой? Ричард покачал головой.
– Я хочу быть один.
Молодая женщина смотрела, как он идет обратно, крепко сжав губы, чтобы не дрожал подбородок. Издали его фигурка казалась еще меньше и уязвимее. Кэтрин очень хотелось кинуться за мальчиком, заключить его в объятья, но она сдерживала себя, уважая гордость и желание ребенка. Странно и печально, но сейчас впервые в жизни мать принадлежит только ему.
Минуты, которые Ричард провел на могиле Эмис, стали для него переломными. Этим вечером, когда женщины готовились ко сну, он казался спокойным и просто усталым, а не падающим от изнеможения, как в прошлый раз. Однако Кэтрин все же дала ему питье Этельреды, после того как уложила на тюфяк под льняную простынь и тканое одеяло.
– Никаких снов! – пообещала она, скрестив пальцы за спиной и стараясь не думать о том, как поведут себя женщины графини, если им придется не спать вторую ночь подряд.
Ричард вернул ей чашу и откинулся на подушку.
– А завтра я смогу лечь с Томасом в комнате оруженосцев? Томас говорил, что можно.
Кэтрин пригладила темные волосы на лбу мальчика и тихо спросила:
– Ты, кажется, подружился с ним, да?
– Завтра он собирался научить меня бросать копье, – довольно сообщил Ричард, но молодая женщина тут же заволновалась:
– Сам?
– Нет, мы будем с другими оруженосцами и с одним из солдат графа. Можно я пойду? – заволновался уже Ричард. – Мне ведь не придется оставаться со всеми этими женщинами?
Кэтрин не знала, сердиться ей или умиляться. Настоящий мужчина, подумала она с завистью. Если бы ей довелось родиться мужчиной, она бы тоже могла сменить духоту женских покоев на свободу поля, чтобы поучиться бросать копье. По крайней мере, мальчик займется делом и потренируется.
– Конечно, – сказала Кэтрин с улыбкой. – Тебе совершенно незачем оставаться.
– А я буду ночевать с оруженосцами?
– Нужно спросить позволения графа и графини, но я не думаю, что они станут возражать. Завтра узнаю. А теперь пора спать.
Кэтрин поправила одеяло, еще раз пригладила волосы мальчика и пошла сама готовиться ко сну. Ричард захрапел раньше, чем она успела снять пояс и платье.
– Слава Богу, – сказала Эдон, ласково посмотрев в его сторону. – Будем надеяться, что он крепко проспит всю ночь.
– Этельреда обещала, что зелье избавит его от кошмаров.
– Значит, так и будет. Может быть, она и похожа на ведьму, но зелья варит отменно. Хочешь, я расчешу твои волосы?
На языке Кэтрин вертелось, что она и сама справится. С тех пор как погиб Левис, никто не касался ее волос. Левис любил расчесывать их и рассыпать по своим изящным смуглым рукам. А Кэтрин душила их розмарином и жасмином, украшала пряди яркими лентами и повязками.
– Как хочешь, – произнесла она.
По крайней мере, волосы чистые. Перед похоронами Эмис молодая женщина выпросила небольшую баночку душистого мыла графини, достала на кухне бочонок теплой воды и вымыла себя с головы до ног. В знак почтения к умершей, объяснила она остальным, но на самом деле в этом крылось нечто большее: очищение, почти новое крещение перед новой жизнью.
Развязав кожаный ремешок у основания косы, она пальцами распутала пряди и затихла, предоставив Эдон делать все остальное.
– Твои волосы красивые, почти черные, – заметила Эдон, проводя по ним сверху вниз гребнем. – Если бы мои так блестели!
Она потрогала свой локон и добавила:
– Впрочем, я зря жалуюсь. Мои волосы светлые, а этот цвет воспевают все трубадуры. Джеффри говорит, что мои кудри напоминают ему колышущееся под ветром хлебное поле. – Тут Эдон слегка встряхнула волосами.