Он ожидал, что руки исчезнут, однако они остались. В гробовом молчании маленький отряд выехал из ворот, оставив за спиной обгоревшие развалины Пенфоса.
Сначала Кэтрин сидела позади Оливера и упорно дулась. Рыцарь предоставил ей в этом полную свободу: он не пытался ни развлечь свою спутницу, ни ухудшить ее настроение какими-нибудь колкими замечаниями.
В двенадцати дюймах от глаз молодой женщины в такт хода лошади покачивалась одетая в кольчугу спина. Сквозь звенья виднелся стеганый льняной подкольчужник с темными пятнами от стали. Пояс, за который держалась Кэтрин, был из прекрасно выделанной оленьей кожи с тисненым узором из дубовых листьев. К нему на равных расстояниях крепились оловянные медальоны, какие носят паломники. Кэтрин узнала лодку Св. Джеймса, меч Санта Фе и пальмовую ветвь Иерусалима. Наверное, рыцарь лично побывал во всех этих святых местах, потому что кожу его покрывал загар, который нельзя получить под солнцем Англии.
Гнев молодой женщины начал незаметно проходить. Она поспешно оживила в памяти момент, когда садилась на лошадь. Как расширились глаза рыцаря при виде ее манеры держаться на коне и алых чулок! Губы Кэтрин невольно сложились в улыбку. Ведь действительно забавная ситуация. Левис тоже посмеялся бы. А потом его рука скользнула бы вверх по ее ноге к бедру и… Кэтрин покрепче взялась за красивый пояс Оливера и мысленно дала себе подзатыльник. Алые чулки – это, конечно, хорошо, только подобные мысленные картинки не к месту и не ко времени.
Рыцарь должно быть почувствовал ее движение, потому что слегка обернулся. Кэтрин быстро опустила веки, чтобы не встретиться с ним глазами, поэтому не заметила ни взгляда, каким Оливер еще раз окинул красные чулочки, ни улыбки, которую он постарался согнать с лица, прежде чем снова посмотреть вперед.
Дождь перестал моросить, тучи начали постепенно расходиться. Между ними проглядывало клочками яркое голубое небо. Кэтрин принялась глядеть по сторонам. Многообразие оттенков развернувшейся с началом лета в полную силу зелени буквально ослепляло: каждое дерево радовало своим цветом, а пробегавшие по небу облака делали листву то бледно-золотой в лучах солнца, то темно-изумрудной в отбрасываемой ими тени.
Всплеск голубых крыльев и резкий крик сойки заставили молодую женщину подпрыгнуть. Где-то в лесу выкликала свою подругу кукушка. Монотонное повторение все тех же двух нот навевало сон. Дятел барабанил по стволу ясеня, выискивая под его серой корой насекомых. Кэтрин покосилась на Ричарда. Мальчик подпрыгивал на вьюках за спиной второго рыцаря и тоже, по-видимому, вглядывался в окружающий лес.
Ночью, в темноте, он свернулся калачиком и плотно прижался к ней. Кэтрин долго плакала, стараясь не зарыдать в голос. Она оплакивала и мать, и ребенка. Защищая Эмис перед Оливером, она не сказала всей правды. Эмис действительно заботилась о сыне, но так же, как заботилась бы о щенке или дорогой безделушке. Мальчика ласкали, любили и обнимали, пока ее внимание не отвлекалось на что-нибудь еще – как правило, на очередного мужчину, – и тут же отбрасывали прочь, пока новая игрушка тоже не приедалась. Кэтрин делала все, что было в ее силах, но ее постоянство, похоже, только усиливало разрушительное влияние материнских капризов. Ничего удивительного, что Ричард так сердит.
А в Бристоле их подкарауливает неизвестность в лице королевской родни. Интересно, какой прием ждет там Ричарда и ее… если их вообще ждут. Вполне вероятно, что их просто выгонят, предоставив выпрашивать подаяние среди маркитанок и прочего люда, обслуживающих войска Глостера. Может быть, стоит направиться в лагерь короля Стефана. В конце концов он кузен Ричарда. Да и сама Кэтрин не испытывала к нему никаких сильных чувств: ни неприязни, ни особой преданности. Не так уж важно, кто правит страной. Был бы мир. Перед внутренним взором молодой женщины встали картины вчерашнего побоища, и она покрепче стиснула веки, чтобы избавиться от них. Когда Кэтрин открыла глаза, перед ними заплясали яркие пятна, которые никак не удавалось прогнать из поля зрения. Она с ужасом узнала симптомы приближающейся отчаянной мигрени.
Эта болезнь преследовала ее с момента первой менструации. Она всегда наступала внезапно, но чаще, когда Кэтрин чувствовала себя расстроенной или усталой. Головные боли были настолько мучительны и так высасывали все силы, что она дико пугалась даже первых искорок перед глазами. Иногда в разгар лета ее заставляли впадать в панику замеченные краем зрения блики на воде или солнечные зайчики, потому что вслед за яркими пятнами неминуемо приходила мигрень. Какое облегчение наступало, когда Кэтрин убеждалась в своей ошибке! Но сегодня надеяться на пощаду не приходилось. Пятна слились в одно, закрыли собой все окружающее, а желудок принялся сжиматься при каждом шаге лошади. Боль, пока еще терпимая, лизала лоб, ища, где бы ей угнездиться по-настоящему. Кэтрин закрыла глаза. Яркое пятно почернело, только края его отливали дрожащим серебряным светом. Сердце билось в ушах, и с каждым ударом в мозг впивались раскаленные иглы. Женщина стиснула зубы, но, несмотря на это, рот неотвратимо заполнился слюной.