Воротник на рубашке душит. Я тяну за него и замираю, увидев красный след на коже.
Помада!
— Твою мать!
Тру, матерясь в весь голос, а у самого руки ходуном ходят.
Я точно спалюсь! Облажаюсь в первую же секунду! Стоит только Таське заглянуть в мои глаза, и все. Увидит, поймет, почувствует…
И бежать некуда, и винить некого. Натворил дел.
Когда лифт останавливается на моем этаже и створки разъезжаются, я не могу заставить себя сделать первый шаг. На каждой ноге по гире, на сердце стальной капкан. Но дверь в квартиру приоткрыта, Таська ждет.
И я собираю яйца в кулак, прячу эмоции, прикрываясь усталостью, и ползу домой, чувствуя себя последней сволочью.
В прихожей пусто. Я успеваю скинуть ботинки и повесить пиджак, когда позади раздается шорох.
Выдох. Стиснуть зубы. Обернуться. На это уходят все силы.
Надеюсь, что выдержу, но когда вижу жену, меня ведет, аж ноги подкашиваются.
В кожаной юбке, на каблуках, в сетке… стоит на пороге комнаты и смущенно улыбается, переминаясь с ноги на ногу:
— А я вот, — неуклюже указывает на себя, — решила порадовать мужа…Тебе нравится?
Меня тошнит от ужаса.
— З…зачем? — позорно икаю, мечясь взглядом по ее фигуре, — сними это немедленно!
От моей бешенной реакции Таська теряется:
— Но…ты же хотел. Чулки сам купил…Я думала ты будешь рад, раз просил.
Она беспомощно хлопает глазами, а меня бомбит, и прежде, чем успеваю осознать, что делаю, рявкаю на всю квартиру:
— Я два дня назад об этом просил!
До того, как облажался по полной!
Как ей сказать, что теперь этот образ для меня – символ предательства и собственного падения? Как?
Глава 3.6
В светло-карих глазах сверкают слезы, от которых стынет в груди.
— Извини, — хриплю, — я не хотел тебя обидеть.
Поздно. Обиделась.
— Ну прости, что плохо себя чувствовала, и сразу не выпрыгнула из трусов, чтобы воплотить в жизнь твои эротические фантазии. Кто ж знал, что через два дня у тебя включится капризный мальчик! — раздраженно скидывает обувь. Одна туфля отлетает в сторону, вторая скользит по полу ко мне.
— Тась… — понимаю, что лажанул, но не могу заставить себя подойти к жене и обнять.
Объятия лечат, но не в нашем случае. Хватать ее грязными лапами никому не позволено. Даже мне.
— Иди ты к черту, Кирсанов. Сначала идей накидываешь, а потом срываешься.
— Я просто устал…на работе. Прости.
Воздух раскаленными кирпичами падает в легкие. Струна внутри натягивается и дрожит от дикого напряжения. Кажется, что вот-вот порвется, выплеснув наружу всю грязь.
— Давно ли я стала для тебя громоотводом после тяжелого рабочего дня? — с этими словами она разворачивается и уходит в спальню, громко хлопнув дверью.
Этот звук ассоциируется с грохотом крышки гроба. Вздрагиваю и порывисто иду следом, но зайти внутрь не могу. Застываю на пороге, словив очередной флешбек. Красные волосы, змеиные глаза, полумрак кабинета и непристойные звуки.
Ноги прирастают к полу, сердце снова останавливается.
Я все испохабил…
Уперевшись ладонями в косяк, низко опускаю голову, пытаясь продышаться. Ни черта не выходит. Штормит, ломает, выворачивает наизнанку от страха, что однажды она вот так же захлопнет за собой дверь, только уже навсегда.
Я знаю ее как облупленную. Она не простит.
На нее не подействуют отговорки о помутнении разума и классическое «не знаю, как это получилось». И плевать будет, что красноволосая на хрен мне не сдалась, что ее притягательность моментально обнулилась, стоило только осознать последствия роковой ошибки. Что это была минутная слабость.
Слышу, как в спальне Таська мечется по комнате, как гремит створками шкафа и тихо всхлипывает. Потом дверь распахивается, едва не припечатав мне по тупорылой морде. Я последний момент успеваю отпрянуть назад и тут же сталкиваюсь с несчастным взглядом жены.
— Тась…
Она сует мне в руки подушку и одеяло:
— Спи в гостиной. Не хочу тебя сегодня видеть.
Я на автомате прихватываю барахло, прижимая его к раскуроченной груди. Не могу ни слова из себя выдавить, потому что слезы в глазах жены вымораживают, парализуют, сталкивая еще глубже в панику.
Что же я наделал.
— Ужин на плите, — бурчит она. Потом морщится и добавляет горькое, — хотя навряд ли ты голоден.
— Я…
Дверь снова захлопывается перед моим лицом. Я прижимаюсь к ней лбом и жмурюсь от отчаяния:
— Прости, — беззвучно.
Все правильно. Не хрен мне делать в спальне. Не хрен тащить туда грязь, с которой изгваздался по самые уши. Как пьяный захожу в гостиную, бросаю вещи на диван, а потом ползу в душ.