Мадам Марсо радостно закивала, и в этот же момент из-за ее спины появилась та самая мадемуазель, о которой шла речь. Это была невысокая, бледная, в меру полная девушка с темными выразительными глазами и темными волосами, собранными на затылке в тугой пучок. Ее безупречно сшитое, но весьма скромное платье являлось как бы намеком на то, что только клиенткам позволительно блистать.
– Мадемуазель Лилетт, не могли бы вы заняться мисс Эверси? А я постараюсь вернуться как можно скорее, – попросила модистка.
– Mais bien sur[1], мадам Марсо. Будьте любезны пройти со мной, мисс Эверси.
Оливия последовала за девушкой и разделась за ширмой – сняла с себя одежду. После этого ее облачили в то, что должно было стать свадебным платьем, как только она примет окончательное решение относительно отделки и прочих мелочей. Мадемуазель Лилетт присела у ее ног со всеми портновскими орудиями пытки, включая булавки и сантиметр.
Вскоре выяснилось, что шиллинга не хватило на оплату дистанции – снаружи снова зазвучала проклятая песня. Певцы дошли уже до строчки «Бороздит на чужбине воды морские?», когда мадемуазель Лилетт вновь заговорила:
– Мисс Эверси, если вы не будете стоять спокойно, ваш подол получится не ровным, а волнистым. А волнистый ведь здесь неуместен, согласны?
– Извините меня, мадемуазель Лилетт. – Оливия послушно замерла.
– У вас такой изысканный вкус, мисс Эверси, – продолжала мадемуазель Лилетт.
– Благодарю вас, – сухо ответила Оливия, и это прозвучало так, как если бы она сказала: «Помолчите, пожалуйста».
– Очень удачно, что вы выходите замуж за такого великолепного мужчину, n’est-ce pas?[2] Виконт такой обаятельный, oui?[3]
– Oui, – тихо ответила Оливия, невольно прислушиваясь к словам баллады.
О, если бы у нее была другая фамилия… Сильвер, например. К «Сильвер» сложно подобрать рифму.
О, если бы в ее жизни не случилось того, о чем говорилось в этой песне.
О, если бы Лайон был здесь! Они бы вместе посмеялись над этой песней. И смеялись бы до тех пор, пока слезы не заструились бы по щекам и они не начали бы задыхаться от смеха.
Оливия закрыла глаза, охваченная гневом и тоской – такой мучительной, что ей даже стало нехорошо, – но она по-прежнему стояла как изваяние, и боль наконец, отступила. За эти годы Оливия научилась с ней справляться. Для этого прежде всего требовалась неподвижность.
– Должно быть, вы очень влюблены в вашего жениха, – проговорила портниха.
Влюблена? Оливия нахмурилась. Какого дьявола?! А впрочем… Ведь эти проклятые французы все время только и говорят что о любви. Вопрос же портнихи внезапно вызвал у нее головную боль – словно она решала алгебраическую задачу.
Любовь… Это слово когда-то представлялось ей всеобъемлющим, бесконечным, магическим. Как слова «небеса» и «вселенная». Теперь же оно казалось колючим, ядовитым, глупым. И ей вдруг захотелось… смахнуть его с себя – как нечто отвратительное и холодное, ползающее по коже…
– Надо бы выдворить отсюда этот хор, – пробормотала она в раздражении.
Мадемуазель Лилетт притихла на несколько секунд, потом сказала:
– Но мы можем… Как это у вас говорят? Мы можем использовать их. Да-да, именно так, мисс Эверси.
– Использовать? – переспросила Оливия, явно заинтригованная. – Продолжайте, пожалуйста.
– Можно дать им всем… Как же это сказать?.. Да-да, памфлет. Что-нибудь о правах и нуждах неимущих. Они тогда станут просвещенными – или уберутся отсюда. Может, и то и другое.
Оливия невольно рассмеялась.
– Мне нравится ход ваших мыслей, мадемуазель Лилетт. Похоже, вы изобретательная женщина.
Мадемуазель Лилетт тихо хмыкнула.
– Нельзя подняться из трущоб до работы у magnifique[4] мадам Марсо, если не быть изобретательной. Однако вы должны стоять неподвижно, пока я орудую булавками, потому что мне не хотелось бы пустить вам кровь. – Властность, похоже, была свойственна портновскому сословию повсеместно, и благородные дамы повсюду подчинялись.
– Простите, вы сказали «трущобы»?
– Mais oui[5], – пробубнила мадемуазель Лилетт, не выпуская изо рта булавки. – Самые мрачные из всех трущоб.
– Поразительное достижение! – воскликнула Оливия.
– Merci. – Француженка пожала плечами. – Но только нужно быть… Как это по-вашему? Tetu comme an annu… чтобы выжить и преуспеть.
– Упрямой как мул?
– Oui. И я такая.
– Думаю, у нас с вами это общее, мадемуазель Лилетт.
– А мужчины предпочитают называть нас слабым полом. Бедняги…
– Если бы только они знали… – с улыбкой прошептала Оливия.