Миген, видимо, не имела представления о его мучениях, считая «безразличное» отношение к свадьбе нормой, коль скоро он и обещал вести себя таким образом. Отбросив подозрительность, девушка счастливо делила с ним время, и Лайон был изумлен и восхищен тем, что подобное общение между ними могло компенсировать отсутствие столь желанной физической близости.
Даже днем ее озорной взгляд побуждал Лайона приподнять смехотворную шляпу и поцеловать Миген. Каждое мгновение, когда они оставались наедине, было прекрасно! И ее естественная реакция, когда они целовались, и сладость ее губ, глухое биение ее сердца, ощущаемое его грудью, и атласное тепло ее теперь постоянно скрытого от взора тела!..
Дни, когда Лайон был вынужден проводить без любимой, приводили его в бешенство, хотя он и понимал, что может прекратить свои страдания.., взяв Миген силой. Хэмпшир совершенно правильно предполагал, что она не отказала бы ему в поцелуе, но отдавал себе отчет в том, что, вновь отведав ее уста, уже не найдет пути назад…
Покупки для виллы «Марквуд» были завершены к концу первой недели апреля. Оставалось заняться только главной спальней, что Миген делать явно не хотелось. Приобрести мебель для Присциллы было довольно трудно, но Лайон не упоминал о будущей обитательнице этой комнаты, когда они выбрали новую кровать с пологом на четырех столбиках. Покупка же кровати Лайону была для Миген просто мучением: перед мысленным взором стоял образ Присциллы, лежащей рядом с Лайоном. К тому времени, когда они выбрали красивую кровать и решили вопрос о серебристой и цвета слоновой кости драпировке для нее, Миген была совершенно разбита. Покидая магазин, Лайон взглянул на ее осунувшееся лицо и понял, что происходит.
— Мы еще одно дело забыли, — заметил он. — Нам надо вернуться обратно и сказать, куда доставить покупки.
— Когда рабочие привезут ковры? — спросила она дрожащим голосом.
— Завтра… Нанятая мною ненадежная бригада уже завершила окраску дома. Вы, Миген, правы. Мне действительно нужно больше рабочих. Кто-то должен постоянно наблюдать за тем, что там делается.
— Еще есть время. У вас не возникло бы проблем в подборе слуг, если бы вы, как все остальные, держали рабов.
— Но рабов держат не все. Скажем так: рабов держат почти все. Но не я. Вы знаете мое отношение к этому.
— Да, Лайон. И я с вами согласна! Вам не нужно спорить со мной на эту тему. Поберегите свои слова для будущей жены.
Несмотря на снующих вокруг людей, Хэмпшир прикрыл ладонью ее руку.
— Миген, вы что-то побледнели. Не хотите ли пройтись пешком? Мы могли бы прогуляться к зданию администрации штата…
— Да. Мне это по душе.
Они привязали Дитя Небес и Исчадие Ада и направились в западную сторону. Стояла прекрасная погода, по тротуарам прохаживались горожане низших сословий, а богатые господа разъезжали в открытых экипажах.
Сияние солнца и близость Лайона вернули Миген хорошее настроение. Они заходили во все попадающиеся по пути лавки и магазины — начиная от аптек и скобельных до модисток и сапожников. Им даже попалась лавка, в окнах которой были выставлены гребни, вручную вырезанные из черепахового панциря.
Лайон вел легкую беседу, показывал ей заслуживающие внимания здания и отвечал на все вопросы Миген, к которой вернулась любознательность. Он указал в таверне «Индейская голова» на угловую комнату члена виргинского законодательного собрания Томаса Джефферсона, в которой тот когда-то работал над Декларацией независимости, в то время как на нижнем этаже шли шумные собрания и митинги. Они пошли в обход по мощеному переулку, ведущему к «Залу плотников», где проходил Первый континентальный конгресс, а теперь заседала «Библиотечная компания».
— Компания в значительной степени выросла из организованного доктором Франклином клуба, — разъяснил Лайон. — Там наверху у нас есть комната для книг и еще одна — для коллекции, которую доктор окрестил «Философским аппаратом».
Основную часть процедуры работы компании подготовил доктор Франклин и предписал устраивать во время каждой встречи перерыв для того, чтобы долить бокалы и осушить их.
— А еще говорят, что он не грешник! — рассмеялась Миген.
— Ваши слова звучат так, будто вы не одобряете доктора Франклина.
— О, я люблю безнравственные выходки. Вам надо было бы это уже знать!
При этом замечании Лайон вынужден был стиснуть кулаки, чтобы сдержаться и не схватить ее в объятия прямо на улице.
Миген, однако, не имела представления о нависшей над ней «опасности», ибо ее внимание отвлек негр, который толкал ручную тележку с устрицами.
— А не купить ли нам несколько устриц?
Миген впервые отведала эту знаменитую филадельфийскую снедь. Правда, сначала она содрогнулась от их вида. Лайон показал, каким количеством лимона и хрена следует их приправлять, и очень смеялся, наблюдая, как Миген с присущим, ей энтузиазмом преодолевала свое отвращение.
…Повсюду царил дух Федерации независимых американских штатов. Надписи на вывесках были сформулированы так, что в них обязательно было это слово. Куда бы Миген ни посмотрела, она видела федеральные ливрейные конюшни, федеральные таверны, лавки, расхваливающие федеральные шляпы или мебель. Место рождения этого одурманивающего слова находилось кварталом дальше. Здание администрации штата Миген еще предстояло увидеть, хотя в детстве она слышала много рассказов о нем.
Тогда казалось, что каждый приходящий к ним в гости человек только что прибыл именно оттуда. Так было после подписания Декларации независимости. Миген минуло всего четыре года. Она слышала описания Филадельфии и здания ее администрации от Вашингтона, Джефферсона, Медисона… Но никто из них не говорил о том сильнейшем сердцебиении, которое ощутила Миген при словах Лайона, когда торжественно он провозгласил: «Вот этот дом»
Столь внушительное здание, казалось, было осенено ореолом национальной гордости. Его архитектура воплотила в себе идеалы, ради победы которых люди сражались и умирали. Какими-то непостижимыми средствами строители передали эти идеи, олицетворяя, как гласит конституция, «неотъемлемые права».
Миген вспомнила отрывок из книги просветителя, участника войны за независимость Америки Томаса Пейна «Кризис»: «Небеса знают, как оценить свои творения. И было бы воистину странно, если бы их столь божественное детище, как свобода, не ценилось бы так высоко».
Роберт Моррис находился в Нью-Йорке уже целый месяц, ожидая прибытия остальных членов конгресса. Бюллетени по избранию президента Соединенных Штатов были подсчитаны два дня назад, и Роберт передал своей жене сообщение об этой новости со специальным курьером.
Когда заляпанный грязью и запыхавшийся курьер прибыл в дом к Моррисам, его перехватил В дверях слуга. Письмо было доставлено на серебряном подносе в элегантную гостиную, где Мэри Моррис разливала чай своим гостьям — Энн Бингхэм, Присцилле Уэйд и Элизе Пауэл. Всем очень хотелось узнать, каким же оказалось последнее слово и не содержит ли письмо хотя бы намек на то, когда они смогут отправиться на инаугурацию.
— Муж сообщает официальные данные, — пересказывала содержание только что полученного письма Мэри. — Генерал Вашингтон избран на пост президента единогласно, а вице-президентом станет мистер Джон Адаме. Торжественное вступление в должность состоится тринадцатого числа нынешнего месяца, и мистер Томсон немедленно выезжает, чтобы сообщить генералу известие о его победе.
Разговор пошел о планах на будущее. Не будучи знакомой с Нью-Йорком и обсуждаемой дамами главной темой, а также с большинством упоминаемых ими людей, Присцилла вскоре заскучала. Подавив зевок, она притронулась к атласному платью Энн.