– Что так же? – Левски попытается прикрыться, натянуть штаны.
– Может быть, ты думаешь, что мужик, а если спросить твою жену или любовницу, они скажут, что в тебе есть что-то от садиста или педераста? Кстати, у тебя вообще есть жена? Лично я никогда не слышал об этом. А любовница? Настоящая любовница, а не проститутка, которая вынесет любые издевательства, лишь бы ты смог в очередной раз доказать себе, что ты не гомосексуалист или…
Туке, казалось, что он сможет говорить так всю ночь. Слова распирали его. Это даже не был гнев, скорее усталость – желчная и безнадежная. Левски ударит Туке в лицо. Штаны, которые патрульный держит правой рукой, снова упадут к коленям.
– Вот дерьмо! – выругается Левски.
– Да, точно, дерьмо, – согласится с ним Туке.
Спустя две недели он прыгнет в прошлое, сбросив с плеч груз настоящего. Солнечный тысяча девятьсот шестьдесят пятый встретит его своей суетной наивностью. Новая звезда должна вот-вот вспыхнуть на небосклоне фолк-музыки. И никакой трагедии. Девушка сверкнет, состарится и умрет, понянчив внуков и правнуков. Наоми Добс. Пока еще молодая. Маре Ковач – психолог, который работает в отделе Туке с хронографами, говорит, что в такие моменты нужно научиться не думать о времени, не видеть распад, старение.
– Но как, черт возьми, путешественнику во времени не думать о времени? – спросит ее Туке.
Маре Ковач будет высокой черноглазой брюнеткой с небольшой грудью и длинными ногами, от которых невозможно отвести взгляд. Если бы она была менее компетентным психологом, то каждый второй хронограф, включая женщин, затащил бы ее в кровать. И дело не в том, что Маре будет потрясающе красива. Нет. Хронографы сделают это ради того, чтобы доказать себе некомпетентность Маре. Но она, к их разочарованию, будет ограничиваться лишь нейронным психоанализом – до прыжка в прошлое и после возвращения, когда закончится реабилитация хронографа. Сначала это будет всего лишь эксперимент, но после того, как один из хронографов покончит с собой, станет нормой, закрепившись в правилах агентства. Люди шептались и ненавидели нейронный психоанализ, который предполагал использование нейронных наркотиков для более глубокой интеграции в систему сознания пациентов. На каждом из таких сеансов Туке будет чувствовать себя так, словно с его сознания содрали шкуру и выбросили в жаркую пустыню, где стервятники окружают его и пускают слюни, предвкушая трапезу. Но, не смотря на палящее солнце, это будет темный и мрачный мир. И самым отвратительным в этом станет тот факт, что обнаженное сознание не будет понимать, что находится под пристальным взглядом нейронного психолога, который, играя в бога, будет направлять и вести хронографа. Под руководством Маре Ковач эти сеансы превратятся в прыжки в глубину себя, своих страхов и переживаний. Уже на первом таком сеансе Туке увидит свою жену, увидит девушку, у которой покупает наркотики и увидит прошлое, в которое прыгает по нескольку раз в году. Причем Рени и Анакс интегрируются в прошлое, и Туке увидит всю их жизнь, начиная от рождения и заканчивая смертью.
– И что все это значит? – спросит он Маре Ковач, когда сеанс закончится и он вернется в реальность.
– Для начала это значит, что вы слишком сильно сосредоточены на своей работе, – скажет она. Вам нужно научиться отдыхать, забываться.
– Я умею отдыхать.
– И как, если не секрет?
Туке не ответит. Маре Ковач выждет около минуты, затем мягко улыбнется.
– Неважно как и с кем вы проводите свободное время, главное здесь то, что покидая агентство, вы уносите работу с собой. Это след, который лежит на каждом вашем воспоминании.
– Ну, может, я просто люблю свою работу?
– Вы считаете, что любовь – это страдания и распад? Потому что ваше сознание именно так воспринимает работу, накладывая эти ассоциации на реальность. – Маре Ковач прищурится, подастся вперед, заглядывая Туке в глаза. – Вы понимаете, что ваши прыжки в прошлое, это всего лишь условность? Прошлое уже прошло. Вы видите только его след…
– Я знаю все эти базисы.
– Вот только перестали в них верить. Когда это случилось? Когда прошлое перестало быть эхом для вас?
– С чего вы взяли? – попытается притвориться удивленным Туке, но тут же занервничает, сдастся. – Моя работа и мое личное восприятие прошлого никак не связаны, – скажет он. – Я знаю нейронных конструктов, которые создают интерфейс для пользователей мистической интерактивности. Так вот, когда они работают над этим, то почти верят во всю ту нечисть, которой заполоняют свои программы. Они говорят, что только так можно добиться реалистичности. Потому что те, кто пользуется подобным интерфейсом, хотят окунуться в вымышленный мир полностью, забыть реальность и немного отдохнуть… Конечно, для этого можно использовать нейронные наркотики, но ведь они под запретом, поэтому… В общем, тот, кто хочет отдохнуть, лишь замочив кончики пальцев, тот не использует нейронный интерфейс. А те, кто пользуются нейронными программами, хотят реалистичности. Они сразу поймут, что автор не вложился в свое творение и откажутся покупать интерфейс… Так же и с прыжками в прошлое. Хотите стать хорошим хронографом, смотрите на людей прошлого, как на реальных персонажей. Иначе вы просто не поймете их, неверно истолкуете поступки… Поэтому, когда прыгаешь в прошлое, то не люди того времени, а ты сам становишься эхом. Эхом будущего, которое может существовать, как бестелесный призрак… Кстати, вы знали, что они иногда замечают нас? Не знаю, как это происходит, но иногда… Была одна девушка, певица, так она даже пыталась прикоснуться ко мне… Понимаете, что это значит? Она видела меня, как призрака, думала, что я ангел. И если прошлое рассматривать, как эхо настоящего, то разве возможно, чтобы эхо изменилось?