Более решительные предлагают пробиваться напрямик в Ивало, где размещался штаб лагерей.
Начальник лагеря без согласия штаба северных лагерей не согласился на это.
Участились телефонные разговоры. Наконец, начальник получил указание подготовить больных к вывозке, остальные должны пешим путем продвигаться до Ивало. Заблаговременно роздали продукты на путь следования и заменили обувь. Начальник предупредил русских, что если немцы не будут выпускать пленных, он вооружит всех имеющимся у него в запасе оружием, и военнопленные будут пробиваться группами. Леонид еле двигает ногами, но очень рад и доволен решением начальника; с нетерпением ждет раздачи оружия.
— Зачем мне идти вглубь Финляндии, когда я могу остаться здесь, ожидать своих и начать партизанить, — говорит он с радостью. Многие разделяли его мнение.
Мечта о получении оружия заставила его отказаться от поездки с больными на машине. Не прошла она и ста метров, как ее остановил на мосту немецкий патруль. Леонид поступил благоразумно, отказавшись от поездки, его могли взять немцы. Больных заставили слезть с машины, а кто не мог, того столкнули. Два часа простояла машина, два часа лежали около нее больные, два часа стояли военнопленные около проволоки, ожидая дальнейших событий. Надежда на избавление мирным путем рассеялась, как туман. Необходимо действовать самим — сделали заключение многие.
Начальник лагеря не отходил от телефона. Наконец немецкого офицера попросили к телефону. Он с неохотой пришел и взял трубку…
Машина тронулась — пленные облегченно вздохнули. Больные (кто не мог идти) вывезены.
Не один раз намечали время выступления и каждый раз откладывали. Сообщили опять: в четыре часа все должны быть готовы. В два роздали пищу и снова по непонятным причинам отложили выход.
Ровно три года назад военнопленные перешагнули за колючую проволоку Никелевого завода. Тех, кто первый сюда прибыл, остались единицы, да и те не помнили позорной даты. У всех одна мысль — скорее выбраться из лагеря. Они испытывают то, что переживает человек, когда его избавляют от смерти; не успеет он осознать, что ему уже не грозит опасность, как снова надвигается несчастье, но в другой форме. Легче ли ему? Конечно, нет!
И потянулись мучительные дни ожидания. Ждали пленные, изнуренные тоской по родине, ждала охрана, неуверенна в завтрашнем дне. Неутешительны были речи всевозможных представителей, приезжавших в лагерь. Все они поздравляли с окончанием войны и скором возвращении на родину. Генерал — командующий северным округом даже извинился за плохое обращение, но здесь же поспешил добавить, что он не причастен к лагерям военнопленных. Никто из них не обмолвился словом о создавшемся положении и не сообщил, каким образом думают пленных вывезти из немецкого окружения…
Только один следователь морского ведомства имел определенные убеждения. В отличие от своих предшественников он отказался выступить перед строем, а пришел в барак. Стоя, крепко упершись руками о край стола, он начал свою речь:
— Господа военнопленные! — Дальше переводил переводчик: — Поздравляю вас с окончанием войны, я должен вам сообщить неутешительную весть. Россия подходит к финишу еще более сильной, чем до войны! Конечно, из патриотических побуждений это хорошо. С другой стороны — как это отразится на вас?
Военнопленные, слышавшие за последнее время много различных ораторов, слушали равнодушно. Перевод речи следователя заставил их насторожиться.
— Мы имеем сведения, вполне проверенные — военнопленных, вернувшихся в Россию, отправляют на каторгу в отдаленные места Советского Союза…
— Беляев! Довольно! — прервал речь переводчика грозный выкрик из среды военнопленных.
Переводчик, услышав свою фамилию, смутился и замолк.
— Мы уже не однократно слышали ваши проповеди! Идите отсюда прочь! — к столу подходит Маевский, придерживаясь за нары. Беляев узнал его. Протягивая руки вперед и устремив молящий взгляд на пленного, чуть слышно, дрожащим голосом сказал: — Вы живы?
— А я не думал погибать! — ответил Маевский и указал рукой на дверь. — Вон!
Беляев попятился, и когда руками нащупал дверь, повернулся и бегом из зоны. Следователь продолжал стоять. Лицо его от злости то багровело, то покрывалось пятнами. Когда шум немного утих, собрав в памяти весь своей запас русских слов, он продолжал свою речь: — Тому, кто не желает испытать второго плена, Финляндия предлагает свое убежище…
— Ах, гусь лапчатый! — недовольно сказал сержант Васькин.
— Три года насильно слушали клевету, а сейчас мы собрались домой, а он нам про каторгу говорит! Так дело не пойдет — каторга для нас закончилась! Уходи-ка, гусь лапчатый, отсюда подобру-поздорову! Уходи! — закричал сержант. — Пока по-хорошему прошу — уходи!