— Мне уехать? — спросил Павел.
— А толку? — крякнул Максимов. — Все уже произошло, назад не вернешь. Овражный переулок, говорите, Константин Юрьевич? Там наш «РАФ» не проедет.
— Наш «РАФ» уже нигде не проедет, — поведал Микульчин. — Двигатель накрылся целиком и полностью, ремонту не подлежит, только замене. Обещали из области «буханку» прислать, но это дело далекого будущего. Твой «запор» на ходу, Геннадий?
— Не дам, — испугался Чекалин. — «РАФ» там, значит, не проедет, а моя лилипутка проедет? Не дам, — повторил он. — Хоть увольняйте. Да мы и не влезем в нее.
— Да, идея неудачная, — подтвердил Чайкин. — Остался только «газик». Он вроде на ходу, нет?
— Черт… — ругнулся капитан. — Болдин, права есть?
— Есть, товарищ капитан. А кроме меня некому управлять вашей сельскохозяйственной техникой?
— Некому, — проворчал Микульчин. — Мне врачи запрещают, не хочу рисковать. Чекалин только со своим корытом справляется, у Максимова прав нет…
— У меня есть, — встрепенулся Чайкин.
— Отставить, — резко отозвался начальник отдела. — Ты нас уже возил, и чем это закончилось? Болдин повезет. Могли бы, конечно, и пешком, но как-то…
— …не по чину, — хмыкнул Максимов.
Глава третья
Жизнь в провинции представлялась Павлу немного иначе. Было подозрение, что периферия не процветает, но чтобы такая запущенность…
Микульчин сидел рядом, вцепившись в ручку над головой, молчал всю дорогу. Спрашивать о здоровье было неловко. Но дела у капитана явно не ладились, практически постоянно он испытывал боль. Дорога к Овражному переулку, примыкающему к пристани, была полосой препятствий. Вдобавок здесь недавно прошла тяжелая техника — видимо, вызволять затонувший теплоход. Павел не гнал — переползал через рытвины на первой передаче.
Вдоль дороги теснились избы за дощатыми заборами. Дом под номером 39 выглядел особенно уныло — крыша набекрень, фундамент зарос бурьяном.
Калитку гостеприимно распахнули. К ограде приткнулся милицейский «газик» — прибыли по вызову. Над соседскими оградами возвышались головы любознательных соседей. Дорожка от калитки к крыльцу была засыпана щебнем. Но и здесь пробивались сорняки. На бельевой веревке сохли платки и панталоны.
Сержант патрульного наряда, увидев процессию, направляющуюся к дому, выбросил окурок и спустился с крыльца.
— Здравия желаю, товарищ капитан.
— Что у вас?
— Да нет, это у вас… — не сдержался сержант. — Простите. Убиты женщина и мужчина. Потерпевшая — Заварзина Евдокия Тимофеевна, 79 лет, хозяйка дома. Вторая жертва — квартирант, снимал у старушки комнату. Постоянной работы не имел, подрабатывал грузчиком, чернорабочим на механических мастерских. Это соседка рассказала, она и обнаружила свою товарку мертвой. Утром смотрит — нет ее, а всегда рано встает, звала, кричала, испугалась, что женщине стало плохо, перелезла на ее участок — и в дом. Дверь открыта была, нос сунула, на цыпочках в спальню… И с воплем на улицу, побежала в милицию звонить. А когда мы приехали, то и второй труп обнаружился, он в соседней комнате лежал… Да вы не волнуйтесь, Константин Юрьевич, мы там ничего не трогали, не топтались.
— Страх-то какой, — передернул плечами Максимов. — Ну что, Константин Юрьевич, заходить будем или экспертов подождем?
Любопытство никто не отменял. В дом входили на цыпочках, чтобы не нарушить покой. Проживала гражданка Заварзина в бедности, но чисто. Пол подметен, посуда — на печке. Березовые поленья аккуратно сложены. Из горницы — две двери. Обе приоткрыты. Открывать пришлось коленями, чтобы не оставить отпечатков. Икнул Борис, взялся за горло и уступил дорогу старшим товарищам. Закашлялся Максимов. У остальных нервы выдержали.
Старушка в длинной ночной сорочке лежала на кровати, распахнутыми глазами смотрела в потолок. Разметались седые пряди. Морщинистое лицо перекосила судорога. Кровь была повсюду — на сорочке, на полу, пропитала скомканное постельное белье. Били холодным оружием — безжалостно и не особо разбираясь. Брызги летели, похоже, во все стороны: кровь запеклась даже на окнах.
— Эх, испачкала нам все место преступления, — мрачно пошутил Чекалин.
Во второй комнате картина была не лучше. Квартиранта умерщвляли тем же способом и тем же оружием. Коренастый лысоватый субъект, сильно за сорок, в одних трусах — видимо, не умер после первого удара, оказал сопротивление. За что и получил дополнительную порцию. Грудь искромсали полностью, а последний удар убийца нанес в горло — надоело бить просто так. Голова покойника была повернута в сторону, глаза вылезли из орбит, из открытого рта вывалился синий язык. Конечности сковала посмертная судорога — пальцы растопырены, как будто перед смертью он пытался показать какое-то число. Одна нога покойника упиралась в пол, другая была заброшена на боковину кровати. Здесь тоже рекой текла кровь. Кровавая «бабочка» красовалась на шее, от одного вида которой тошнота подступала к горлу.