С ней мы познакомились в институте. Она подошла ко мне в первый же день занятий после лекций и попросила конспекты. Я почему-то растерялся, глядя в ее темные, почти черные как уголь глаза, и несколько минут стоял молча, как дурак, не в силах признаться, что ничего не записал. Она собиралась уже уйти, когда я опомнился: «Как тебя зовут?» – «Как то место, куда мы все попадем». – «Рая?» Ушла, громко смеясь.
Это вообще-то был мой протест – я сейчас про отказ от лекций. Протест для отца. Его идея поступать на социологический мне не понравилась сразу, меньше всего на свете мне хотелось бы быть человеком, звонящим вам с нелепыми вопросами. «Сколько сигарет в день Вы выкуриваете?», «Что Вас привлекает в социальных сетях?», «Что, по Вашему мнению, в первую очередь помогло бы улучшить демографическую ситуацию?» Или чем там еще социологи занимаются? Однако отец настоял. В свое оправдание могу сказать, что, во-первых, к тому моменту у меня не было ни малейшего представления, кем я хочу быть, и, во-вторых, я попробовал обрести финансовую независимость, но моя стремительная карьера официанта внезапно прекратилась, а, к моему стыду, к моим обязательствам добавилось еще одно – по выплате кредита. Так я стал студентом заранее ненавистного факультета.
«Привет, оптимист, – услышал я в следующую нашу встречу. – Ада», – представилась она. «Привет, – получилось отчужденно и колко, и я зачем-то еще раз также холодно повторил: Привет». Она улыбнулась и прошла мимо. «Вот идиот! – пронеслось у меня в голове, – надо было пошутить в ответ: «Привет, пессимистка!» И минутой позже: «Боже, как хорошо, что не выдал такую банальность». Странным образом мне вдруг стало важно, что обо мне подумает этот человек, единственный в мире, во вселенной. Я готов был стать вечным рабом того, кто притащил ее сюда и бросил на этом острове. Двенадцать раз притащил и двенадцать раз бросил. Но к моему ужасу, вскоре я уже был готов перегрызть моему благодетелю глотку.
Они были словно животные и умирали словно животные. Я должен был смотреть, как они гибли, фиксировать в отчете, проживать с ними последние их часы, минуты, секунды. Они только выглядели людьми: не знаю, каким образом их создали и когда, но явно не позаботились даже о наипростейших навыках выживания, да что там выживания – похоже, никто не посчитал нужным обучить их хотя бы нескольким словам. На что, интересно, был их расчет? На то, что каждый из этого стада найдет по палке и, превратив ее в орудие труда, мгновенно пройдет тот же путь, что прошла обезьяна, эволюционировав до человека? Мне было очевидно, что эта пытка скоротечна. Думается, это было также очевидно и для организаторов этого действа. О какой власти может идти речь, если никто из них не может управлять собственной жизнью? А может, эта пытка для меня? И эксперимент надо мной? Я же должен бы следить не за какими-то малозначащими для меня людьми, а за размноженным собой, умирая каждый раз снова и снова?
И каждый вечер отчет. Отец, всю эту тягость, всю эту мУку я просеиваю через себя (скажи, кто уберет налет с моих ребер, чтобы вновь стало возможно создать 12 адамов и 12 ев?), просеянное попадает в сердце, заполняет легкие, а оттуда, проходя через засоренный фильтр, переосмысленное, пережитое – снова в мир. Зачем?
Сухие цифры, сухие фразы, сухое описание. Без жалости. Без сострадания. Без слабости. Утонул. Утонула. Отравился. Упал со скалы. Дата и время. Последний взгляд и последний взмах руки. Все это фиксировала сотня камер и моя память, моя память надежнее – навсегда. Я уже почти ждал и желал кончины последнего – подгоняемый жаждой, он поглощал морскую соленую воду, он пил свою смерть, опустошив меня до дна: я был обессилен, я был разбит, растоптан, раздавлен. К чему эти испытания, что за рукотворный ад на Земле?
Теперь я спокоен – сеанс окончен (спасибо, Уэс Крэйвен, Хичкок и кому там еще), отец, выводи меня из кинозала, повтор не нужен, впрочем, и сиквелы не требуются тоже. За стойкость и терпение в награду, однако, я получил новый билет – меня ждал новый круг, новый цикл. «Пойми, для тебя это важнее, чем для остальных». Что за низкокачественная ложь! Отец, когда же ты стал таким?
Ждать мне оставалось около года (хорошо, что предупредили). Что ж, я смирился: в конце концов, здесь не так уж плохо – мое воображение выручало меня не первый раз. Представьте, что Вы в затяжном отпуске на белоснежном песке (о, этот неожиданный лингвистический союз жары и холода) в компании книг и воспоминаний. Да, кстати, книги мне стали привозить вместе с продуктами – так сказать, пища для души сопровождала пищу для тела. Воспоминания мне не привозили, чему я был несказанно рад.