Ночью Семен спал отвратительно, точнее, почти не спал: от колбасы урчало в животе, муравьи норовили залезть в спальный мешок, и все время мерещилось, будто кто-то подкрадывается. Утром легче не стало: все время приставали оводы, а противная сорока дважды чуть не нагадила Семену на голову, в которую лезли мысли одна страшнее и глупее другой. Хотелось куда-то идти, что-то делать, но было совершенно непонятно – куда и что.
В середине дня со стороны самой большой деревни прибыли двое мужчин. Возникла некоторая суета, оживление – местные жители работу бросили и принялись что-то бурно обсуждать. Появление деда с клюкой их немного утихомирило, но к работе не вернуло. Невнятное оживление продолжалось часа полтора-два, а потом произошло странное: начался исход! Похоже, все (или почти все?) наличное население вылезло из домов, подхватило на руки детей, на спины повесило мешки, слегка вооружилось и колонной двинулось по тропе в сторону «центральной усадьбы». Впереди вышагивал дед с палкой, за ним гуськом мужчины, потом женщины, подростки, дети…
– «Ни фига себе! – почесал затылок Семен. – На базу, что ли?! Вроде с утра никуда не собирались – похоже, мероприятие не плановое. Но, кажется, все веселые… Если они направились в большую деревню, то до темна, наверное, дойти смогут. Но вернуться уже не успеют, значит, там и ночевать будут».
Не выспавшиеся мозги Семена усиленно пытались понять, что бы это значило, не связано ли с исчезновением Пита и что, собственно, делать? К тому времени, когда процессия удалилась на приличное расстояние, решение Семен принял. Он просмотрел содержимое своего рюкзака, добавил туда палку колбасы, кусок пеммикана и решил, что пару дней продержаться сможет. С мешком, который обычно таскал Пит, Семен углубился в чащу и, не долго думая, повесил его на сук. С арбалета же снял тетиву и закопал (точнее, засыпал прелой хвоей) его рядом. А потом – рюкзак на спину, пальму в руку и, придерживая на боку сумку с камнями, вперед – в деревню!
Жилища оказались пустыми – ни души. Все двери закрыты снаружи на некое подобие щеколд. Характер построек таков, что если закрыться изнутри, то прорваться внутрь будет непросто – легче, наверное, разобрать дерновую крышу или, вообще, завалить все сооружение, выворотив из стены бревно. Наружные же запоры не от людей – человеку открыть нетрудно, а медведю, пожалуй, невозможно. Внутри сумрак, точнее полумрак, в котором ничего толком не видно, очаги потушены.
Разводить огонь и разбираться с чужой этнографией Семену не хотелось, и он ограничился беглым осмотром нескольких жилищ: «Отдельных спальных мест нет – взрослые и дети, вероятно, спят вместе в жуткой тесноте. И это при том, что приличную часть каждого помещения занимают довольно широкие топчаны или полки – пустые или засыпанные прелым проросшим зерном. Всюду присутствуют однотипные каменные изделия – по-видимому, это зернотерки. Керамика есть, но ее мало – в основном посуда деревянная».
– Да ну вас к черту! – ругнулся Семен, вылезая из очередной полуземлянки. – Куда Пит делся?!
Шестое (или какое?) чувство упорно подсказывало Семену, что спешное убытие жителей как-то связано с исчезновением питекантропа. Не придумав ничего лучше, он решил отправиться вслед за процессией. Оказавшись на околице, он все-таки не смог удержаться и минут пятнадцать гонялся за местными птицами. Они и правда оказались крупными куропатками. С грехом пополам Семен подбил древком пальмы две штуки. Одну птицу тут же на месте съел сырой (витамины!), а другую засунул в сумку с камнями для пращи.
Как выяснилось, можно было особенно не торопиться – процессия туземцев двигалась довольно медленно. Тормозили ее, конечно, дети, которые ревели, отказывались идти и, наверное, просились «на ручки». Семен срезал через лес приличный изгиб тропы и обогнал путников. Он быстро прошагал несколько километров и оказался на опушке леса. Впереди, посреди заросшего травой поля, виднелись крыши жилищ. Семен спрятал вещи в кустах и полез на березу. Наблюдательный пункт оказался неважным – что-то рассмотреть сквозь крону было трудно. Тем не менее стало ясно, что между жилищ передвигается множество людей, а основная суета происходит на центральной площади, если пустое место в центре можно так назвать.
Семен слез с дерева, забрал свое снаряжение и решил спрятаться возле тропы, чтобы пропустить мимо себя всю процессию – может быть, удастся увидеть или услышать что-нибудь полезное. Ждать пришлось долго – уже начало смеркаться, когда послышался разноголосый гомон и детский плач. Впереди, как ни в чем не бывало, вышагивал дед. За ним несколько парней, груз которых в пути явно увеличился. Дальше началась мешанина: мужчины, женщины, дети. Кого-то несли на руках, кого-то на плечах, кого-то тянули за руку – и смех, и грех! Последним с изрядным отставанием двигалось, очевидно, отдельное семейство: мужчина с копьем, на плечах у него сидел ребенок, свободной рукой он вел за собой девочку лет шести-семи, которая идти не хотела и ревела в голос. За ними двигалась женщина с грудным ребенком на руках, за подол ее длинной рубахи сзади держался еще один ребенок, который тоже плакал, но тихо.
Оказавшись как раз напротив Семена, девочка вырвала руку, упала на землю, стала дрыгать ногами и кричать еще громче. Мужчина остановился, воткнул в землю древко копья, ссадил с плеч ребенка – это оказался мальчик – и, вероятно, собрался водрузить на его место сестру. Бывший всадник тоже заревел и вроде бы попытался наброситься с кулаками на девочку, однако был вовремя уловлен за ухо. Крик усилился. Шедший последним ребенок выпустил материнский подол, уселся на землю и присоединился к хору. Все это перекрыл крик женщины, срывающийся на визг. Мужчина ответил ей не менее эмоционально. И понеслось! Дети даже немного притихли, с явным удовольствием слушая, как ругаются родители. Семен аж взмок от напряжения, впитывая, как губка, чужие фразы и «мыслеобразы».
Обмен любезностями продолжался довольно долго и закончился тем, что все семейство двинулось вперед прежним порядком. Кроме последнего ребенка, который так и остался сидеть на тропе – реветь и размазывать по лицу сопли. Мать накричала на него, погрозила кулаком и двинулась вслед за мужем, рассчитывая, по-видимому, что ребенок испугается одиночества и побежит догонять. Все это Семен наблюдал уже между делом, поскольку был очень занят. Пальму он превратил в посох, отсоединив клинок. Размотал с его чехла ремень-перевязь, предназначенный для ношения оружия сбоку на манер меча. Нужно было куда-то деть нож, но его ножны оказались намертво привязаны к ткани рубахи. Семен нашел выход: рубаху снял, на голое тело повесил клинок на укороченном ремне, рубаху вывернул наизнанку и надел. Все оружие оказалось скрытым, однако втулка клинка располагалась почти под мышкой, что комфорта не прибавляло. Возможность быстро добраться до ножа отсутствовала, но выбирать было не из чего, а что-то придумывать некогда. Оставив рюкзак и сумку с камнями на месте, Семен вылез из кустов на тропу позади ребенка и подошел метра на три, прежде чем тот оглянулся. Плач мгновенно стих.
– Гургул, – сказал юный туземец и продолжил: – А-а-а!!
– Чего орешь-то? – как можно ласковее спросил Семен по-русски и опустился на корточки, поправляя локтем клинок под рубахой. – Ты что, гургулов никогда не видел?
Это подействовало довольно быстро – несколько фраз успокоительным тоном и сильный мысленный посыл: «Я добрый и ласковый, совсем не страшный». Ребенок замолк, Семен встал, подошел вплотную и нагнулся, протягивая руки: