«Ну да, – мрачно размышлял Семен, – вот и разгадка причин неолитической революции. Впрочем, кое-кто из археологов былой современности на полном серьезе доказывал, что человек начал интересоваться злаками не из-за еды, а из-за пива, которое он из них получал. То есть пиво появилось гораздо раньше хлеба. Да и керамика, по мнению тех ученых, возникла из-за того, что для напитка нужна была тара. Что ж, при таком подходе противоречий почти не остается, привлекать богов или инопланетян для объяснения странного поведения наших предков не требуется. Надо же быть прибабахнутым, чтоб в благодатнейших районах планеты начать выращивать траву, срезать колоски, вылущивать зернышки, очищать их от кожуры, а потом перетирать в муку. И все это для того, чтобы полакомиться мучной лепешкой?! Да нет же! Не были наши предки придурками – пьяницами они были!
В данном случае, по-видимому, идет активное освоение новых лесных и лесостепных районов. У расселения две причины: на новом участке можно получить больше зерна и, главное, вдали от «дедов» можно спокойно квасить – на сколько солода хватит.
А что будет дальше? Известно что… Зависимость от хлеба и алкоголя закрепится на генетическом уровне. История родного мира не знает случаев, чтобы земледельческие народы возвращались к охоте и собирательству. Пока хватает лесов, ни плуг, ни соха не нужны. Они появятся, когда земледельцы выйдут в степь – это неизбежно, поскольку там на пожогах не прокормиться. На нашей планете крестьяне при помощи сохи на конной или воловьей тяге уничтожили целую климатическую зону – Евразийскую степь. Их можно остановить? Не знаю…»
Семен выяснил, что охота здесь действительно играет вспомогательную роль. В крупных, относительно старых деревнях ею почти не занимаются, поскольку трудозатраты не окупаются – вся приличная живность в округе распугана и выбита. Зимой, когда работы мало, стараются добыть пушную мелочь – белок, куниц, горностаев, лисиц. Шкурки идут на украшение одежды и используются для меновых операций.
Кроме прочего, Семена очень волновал вопрос: почему в деревнях так много детей? «Здесь что, ниже детская смертность? С чего бы? Скорее уж наоборот… Может быть, лучше условия жизни женщин? Да по сравнению с местными, женщины степных охотников просто на курорте отдыхают! Тогда почему?»
Его информатор ответа на вопрос не знала, однако смогла сообщить много подробностей о ской доле. У Семена возникла гипотеза, точнее, он вспомнил прочитанную когда-то журнальную статью: «Получается, что в здешних условиях женщины беременеют и, соответственно, рожают, как минимум, вдвое чаще. Почему? Во время кормления грудью вероятность зачатия сильно снижается, особенно если это кормление происходит часто – по первому требованию ребенка. Именно так обстоит дело у нас. Здесь же женщины постоянно чем-то заняты, в том числе, и вдали от дома. Так что детей они кормят относительно редко и стараются побыстрее отлучить от груди, чтоб не мешались. Такая возможность у них имеется, поскольку в наличии зерно, из которого можно делать удобоваримую для ребенка кашу. У нас же народ питается, в основном, полусырым мясом, которое ребенок может употреблять не раньше, чем у него вырастут и окрепнут зубы. Да и традиции нет лишать его материнского молока – неприлично это. В общем, такое объяснение демографического взрыва у ранних земледельцев выглядит не очень убедительно, но другого пока не придумывается».
По рассказам Нилок, детей рождается много. Среди них встречаются умственно неполноценные, которые здесь «не выбраковываются». Кое-кто из них доживает до взрослого возраста. Если такой человек способен хоть как-то работать, то он остается в семье, если же нет – родственники стараются от него избавиться. В итоге получается гургул – этакая помесь бомжа и юродивого. Кормятся гургулы в основном попрошайничеством, бродя из деревни в деревню. Ну и, конечно, грибами-ягодами не брезгуют. Некоторые из них развлекают народ кривляньем, чтобы, значит, лучше подавали.
«Так я и думал! – совсем не обрадовался своей прозорливости Семен. – Обидно, блин… Впрочем, стыд не дым, глаза не выест. Тут важно другое: имеются особи, которые всем чужие, но не враждебные, их вроде как терпят… Просто грех этим не воспользоваться – с моими-то талантами! Да, но пристало ли мне – МНЕ – этим заниматься?! Н-ну… Во-первых, а кому же? Разведать здешние дела нужно в любом случае. Послать сюда некого, а от «языков» мало толку. И кроме всего прочего, возвращаться-то в степь нам пока нельзя… Как там пелось в детском мультике?»
Принятие очередного решения Семен отметил исполнением вслух песни: «Наша крыша – небо голубое, наше счастье – жить такой судьбо-ою…» В общем, начал он этот день великим воином, вождем и учителем народов, а закончил жалким трубадуром, причем без трубы, но с подозрением на педикулез.
Деревня эта была заметно больше всех встреченных ранее. Похоже, она даже не была «бродячей», то есть переезжающей с места на место каждые четыре-пять лет. Ведущая к ней тропа на последних километрах превратилась прямо-таки в дорогу, правда, без колей. Путники торопились – вечерело, а проситься на ночлег в темноте бесполезно. На подходе они перестроились: впереди вышагивал седой лохматый бородатый гургул с посохом в руке и котомкой за плечами, далее следовала совершенно лысая девушка в просторном меховом балахоне. Она вела за собой на ремешке огромного волосатого лешего, который нес под мышкой скатанную в рулон шкуру – в общем, бродячая труппа…
Реакция народонаселения на пришельцев оказалась вполне обычной – дела побросали, сбежались, стали смеяться и показывать пальцами. Как всегда, было не ясно, что вызывает больший интерес – «ручной» леший или обритая наголо женщина. Наученный прежним опытом Семен не удостоил поселян вниманием, а направился к центру, где должно располагаться жилище главного старейшины: «Все общины, независимо от размеров, воспроизводят иерархическую пирамиду, построенную по возрастному принципу. В отдельно живущем семействе патриархом может быть и нестарый мужик, а в крупной общине дедов обычно несколько – геронтократия, значит».
Поскольку появление бродячих артистов сопровождалось некоторым шумом, народ выходил или выглядывал из хижин. Как только в дверном проеме одного из центральных жилищ показались седая борода и длинные нечесаные патлы, Семен решил, что «пора», хотя и не знал, является ли данный старик здесь главным иерархом.
– Деда! – закричал гургул и взмахнул палкой. – Мы пришли, деда!
– Чего орешь, дурак?! – сказал старик, выбираясь на улицу целиком. – Убирайся отсюда – самим жрать нечего!
– Тогда выпить дай! – не сдавался попрошайка. Он подпрыгнул, а потом пару раз прокрутился на одной ноге, имитируя балетное па. – Дай выпить, деда, – душа горит!
Лысая девушка дернула за ремешок, и питекантроп, повинуясь команде, ухнул, подпрыгнул по-обезьяньи, протянул к старейшине лапы и зарычал. Толпа немедленно пришла в восторг – визг, смех, крики.