— Прошу прощения, — перебил его Вуль, — если я правильно понимаю вас, то еще в 1927 году вы были убеждены в том, что кражу картин совершил Кокарев или его соучастник?
— Нет, нет! — замахал руками Федорович. — Тогда у меня не было твердой уверенности в этом. Поэтому и не обращался в органы. К тому же Кокарев сказал мне, что его якобы кто-то опередил и теперь музей будут надежно охранять.
— Когда же ваша уверенность, как вы выразились, стала твердой? — спросил Вуль, делая пометки в блокноте.
— Совсем недавно, буквально на днях.
— В связи с чем?
— Я уже говорил, что бываю по старой дружбе у супруги Кокарева. Иногда, разумеется. Как-то, просматривая библиотеку своего бывшего приятеля, я обнаружил в одной из книг план какой-то местности. На нем был нарисован крестик. И у меня возникла мысль, что в этом месте могут быть запрятаны пропавшие картины.
— Вы сможете дать нам этот план? — спросил Вуль.
— Постараюсь снять с него копию.
— Нет, нам нужен подлинник.
— Хорошо, попытаюсь. Боюсь только, как бы жена Кокарева не стала его искать и не догадалась, что он у меня.
— Сделайте это незаметно для нее, — посоветовал Вуль.
— И если ваше предположение подтвердится, — сказал Миронов, — вас ждет денежное вознаграждение. Ведь обещание выплатить премию тому, кто укажет, где находятся картины, остается в силе? — обратился он к Вулю.
— Да, остается в силе, — подтвердил начальник МУРа.
— Дело не в деньгах, — скромно потупился Федорович. — Главное — найти бесценные шедевры. Только прошу вас не предпринимать без меня никаких действий, чтобы не спугнуть замешанных в краже.
— Разумеется, — заверил его Вуль. — Наши с вами взаимоотношения не должны привлекать внимания кого-бы то ни было.
Через два дня Федорович принес вырванный из блокнота измятый и испачканный листок бумаги с планом какой-то местности. В его правом углу стоял небольшой крестик.
— Как вы думаете, что это за местность? — спросил Миронов, которому Вуль поручил принять Федоровича.
— Местность мне знакомая, — ответил тот. — В свое время вместе с Кокаревым я бывал на даче в Покровско-Стрешневе. Там есть полигон. Вот видите — здесь обозначена вышка, на которой во время стрельб стоит часовой. Судя по масштабам плана, место, помеченное крестиком, находится от нее шагах в двадцати — тридцати.
В этот же день Миронов с группой сотрудников своего отделения и Федоровичем выехали в Покровско-Стрешнево. На территории Октябрьского полигона начались раскопки. Федорович принимал в них самое деятельное участие.
— Да, не так просто найти этот клад даже с помощью плана, если сам не видел, как его прятали, — доверительно говорил он Миронову. — А что, если я ошибся и этот план не имеет к краже картин никакого отношения?
Но вот лопата одного из сотрудников наткнулась на что-то твердое. Вокруг него мгновенно собралась вся группа. Каждому хотелось взглянуть на находку. Это была большая плоская жестяная коробка. В ней, как потом выяснилось, лежали завернутые в клеенку картины «Святое семейство» и «Иоанн Богослов». Федорович торжествовал.
— Поздравляю, Владимир Семенович, — сказал Миронов. — Вы очень помогли нам. Надеюсь, что поможете найти и остальные картины. Тогда и вашу награду обмыть можно будет.
— Меня деньги мало интересуют, — скривился Федорович. — Хотя, признаться, не помешали бы, — засмеялся.
— Продолжайте в том же духе, — посоветовал Вуль, выслушав доклад Миронова о результатах поездки в Покровско-Стрешнево. — Ни в коем случае Федорович не должен догадываться о наших подозрениях. Пока не найдены остальные картины, будем делать вид, что верим ему во всем, считаем своим добровольным помощником. Кстати, постарайтесь раздобыть блокнот, из которого был вырван листок с планом.
Эксперты установили, что листок — из блокнота Федоровича. Они обнаружили там вмятины от карандаша, идентичные нарисованному плану. Причем, согласно их выводам, листок был умышленно испачкан и смят. А вскоре Федорович принес еще один план, найденный, по его словам, в книгах Кокарева. На этот раз крестика или другого какого-либо знака на плане не было. На нем лишь стояли два слова, написанные печатными буквами «Михнево» и «Ягличево». От слова «Михнево» в сторону слова «Ягличево» шла указательная стрелка, а над ней стояла цифра «9». Далее вдоль начерченных деревьев тянулась узкая заштрихованная полоска. Можно было догадаться, что это один из районов Подмосковья.
Утром Миронов, оперативный уполномоченный Федор Безруков, двенадцать милиционеров и Федорович, вооружившись лопатами, выехали на станцию Михнево Рязано-Уральской железной дороги. Раскопки начали в девяти километрах от станции и в двух — от деревни Ягличево возле опушки леса, вдоль которой проходила искусственная насыпь, служившая в прошлом границей помещичьего владения.
Копали, разбившись на небольшие группы. Уже пройдено с полкилометра и — безрезультатно. Федорович делал вид, что нервничает. Но вот в конце второго дня раздался револьверный выстрел — сигнал о находке.
Обнаруженные картины «Христос» Рембрандта и «Се человек» Тициана были свернуты в трубку, заклеены газетами и помещены в окрашенный изнутри суриком продолговатый металлический бак. Миронов связался по телефону с Вулем.
— Приезжайте вместе с Федоровичем на Петровку, — приказал он. — Я буду ждать вас.
Уже стемнело, когда Миронов и Федорович вошли в кабинет Вуля. Тот медленно вышел из-за стола, держа в руках какую-то бумагу.
— Гражданин Федорович! — четко произнес он. — Вы арестованы. Вот ордер на ваш арест.
Допросы арестованного поручили опытному следователю Вячеславу Александровичу Кочубинскому. Он старательно изучил материалы дела, продумал тактику допроса, но первая встреча с Федоровичем ничего не дала. Арестованный стоял на своем: картины похитил Кокарев или его соучастник.
— Это мог сделать хотя бы Михаил, который часто бывал у художника, — говорил Федорович. — Он живет где-то у Красных ворот, работает на железной дороге.
Разбив микрорайон у Красных ворот на несколько участков, Миронов и сотрудники его отделения отправились на поиски приятеля художника. Они побывали во многих домоуправлениях, просмотрели десятки домовых книг. И Михаила нашли.
Своего знакомства с Кокаревым Михаил не отрицал. Подтвердил, что в 1924 году вместе с художником собирались похитить картины из бывшего Румянцевского музея, но у них ничего не вышло.
— Вообще такими делами я давно не занимаюсь, — заверил он следователя. — С прошлым порвал навсегда. Двадцать четвертого апреля и всю пасхальную неделю был в дальней поездке. Кокарев не пошел бы без меня на такое дело. Это кто-то другой прихватил картины.
Допросили Кокарева. Художник откровенно рассказал, как готовился обворовать бывший Румянцевский музей и о том, что своими планами делился с Федоровичем. В апреле 1927 года в Москве не находился. Его показания полностью совпали с показаниями железнодорожника.
— Врут они, хотят выйти сухими из воды, — не задумываясь, заявил Федорович, ознакомившись с показаниями Кокарева и Михаила. — Вы незаконно арестовали меня, буду жаловаться в прокуратуру. Я помог вам найти картины, указал воров, а вы меня — за решетку.
— Вячеслав Александрович, а ведь вы не использовали еще одно весьма ценное доказательство, — сказал молодой эксперт Рассказов, когда Кочубинский поделился с ним, с каким упорством Федорович пытается доказать свою невиновность.
— Это какое же, Леонид Петрович?
— А записку, оставленную вором в музее. Предложите своему подследственному написать древнеславянским шрифтом какой-либо текст, чтобы в нем были слова: Христос, жизнь, смерть. И дайте этот текст с запиской на экспертизу.
На очередном допросе Федоровича следователь как бы между прочим сказал: