На крохотном экране портативного телевизора Эбби (вытащенного с чердака, после того как мисс Морнинг разбила его предшественника) мы смотрели новости о начале кошмара. В каждом сюжете слышался тяжелый топот катастрофы — эпидемия самоубийств, заполненные до пределы церкви, синагоги и мечети, сосед, бросающийся на соседа, истерическое насилие на улицах — без границ, без разбору. Непонимание привело к сумятице, сумятица — к страху, страх — к панике, а паника неизбежно — к смертям.
В шесть часов вечера премьер-министр созвал чрезвычайное заседание парламента. Час спустя правительство рекомендовало всем оставаться дома, предостерегая от выхода на улицу. В восемь вечера мы услышали, что больницы переполнены, забиты невменяемыми пациентами (многие из них — бывший больничный персонал). В девять часов, как и следовало ожидать, было введено военное положение, а в девять двадцать пять у нас зазвонил телефон.
Я как раз зашел к маме, когда раздался звонок. Казалось, она бредила — бормотала всякую ерунду, мол, что-то идет из космоса проглотить Лондон целиком. Странно, но слова она произносила в каком-то отчетливом ритме, с явно выраженным удовольствием, словно действительно с нетерпением ждала гибели города.
Когда я вернулся в гостиную, Эбби опасливо смотрела на телефон, словно боялась, что он сейчас подпрыгнет и укусит ее. Я спросил, почему она не отвечает на звонок.
Она прикусила губу.
— Мне страшно.
Я снял трубку.
— Слушаю.
Голос я не узнал. Это был мужчина приблизительно моих лет.
— А где Эбби?
Я ничего не ответил.
— Мне нужно поговорить с Эбби.
— Кто это?
Теперь в голосе послышалась почти не скрываемая нотка воинственности.
— Джо. А вы кто?
— Меня зовут Генри Ламб, — ответил я и повесил трубку.
Эбби смотрела на меня, широко раскрыв глаза и дрожа.
— Кто это был?
— Ошиблись номером, — ответил я и по тому, как она посмотрела на меня, понял: она знает, что я лгу.
Я понес стакан воды маме и заставил ее выпить пару глотков, после чего она снова бессильно упала на спину.
— Все это происходит так быстро, — пробормотала она.
— Не надо, мама, — сказала я. — Не пытайся говорить.
Она тихонько застонала.
— Не думала, что все так кончится…
Ее веки закрылись. Я поцеловал ее в лоб, убедился, что она хорошо укрыта одеялом, и оставил одну.
В соседней комнате Эбби уже лежала в постели, одетая в мужскую футболку. Она была напряжена и нервно кусала ногти. Я автоматически разделся до трусов и лег рядом с ней.
— Как твоя мама? — спросила она.
— Не знаю толком, — ответил я. — По-моему, не очень.
Мы оба знали, что я еще не готов признать правду. По крайней мере, вслух.
— Она кажется такой милой, — сказала Эбби. — Насколько я могу судить.
— Ну, ты еще видишь ее далеко не в лучшем ее виде.
— Наверное.
Наступило неловкое молчание.
— Генри, как по-твоему, мы здесь в безопасности?
— Думаю, да, — сказал я. — Если уж мой дед отправил меня домой.
— Я как-то провела кое-какие изыскания по этому дому, — сказала Эбби, которую вдруг обуяло желание поговорить. — Он стоит здесь дольше, чем можно подумать.
— Правда? — сказал я, благодарный за перемену темы и готовый говорить о чем угодно, лишь бы заполнить тишину.
— В прошлом веке, прежде чем этот дом разделили на квартиры, здесь жил один экстрасенс.
— Экстрасенс?
— Ну да, медиум. — Она хихикнула, и как же было замечательно услышать ее смех. — Обалдеть.
— Думаю, в прошлом здесь произошло много чего таинственного, — тихо сказал я. — Вряд ли в моей жизни вообще было что-то случайное. Включая и эту квартиру.
Миг хорошего настроения прошел.
Эбби вздохнула, отвернулась и выключила свет.
Позднее, когда мы лежали в темноте, она сказала:
— Не могу поверить, что я нашла тебя. Ты — мой второй шанс, Генри. Я всегда хотела сделать что-нибудь стоящее со своей жизнью. Что-нибудь значительное. С тобой, может, у меня что и получится.
Я сжал ее руку, она — мою, а за окном продолжал падать снег, покрывая город второй кожей, панцирем зависти и ненависти.
Ночью мы слышали странные звуки — крики и стоны, звон разбитого стекла. Сразу после полуночи из щели почтового ящика донесся чей-то шепот. Нам сулили разные блага в обмен на определенные услуги и незначительные уступки.
Но мы прижались друг к другу крепко-крепко и замкнули слух от этих речей, понимая, что здесь — наше убежище, а выйти за дверь квартиры для любого из нас означает смерть.