Лаэтиции нигде не было видно. За завтраком она жаловалась на начинающуюся мигрень, явно подготавливая почву для благовидного предлога, чтобы отсутствовать на торжествах. Артуру теперь придется выносить все это одному — улыбки, рукопожатия, приятные бессмысленные слова. Хуже всего, подумал он, было отвратительное понимание того, что ты чуть ли не со всеми потрохами принадлежишь другим людям.
Когда собравшаяся дворня, отвратительно фальшивя, запела «Ведь он такой замечательный парень»,[34] а группка маленьких мальчиков начала восторженно кидать в его сторону лепестки роз, принц заметил крупного человека спортивного вида, на год-два моложе его, тот проталкивался в его направлении. Ну вот, наконец-то появился союзник.
— Добрый вечер, сэр, — сказал человек, подобравшись наконец на расстояние, с которого его можно было услышать над звуками этого кошачьего концерта.
— Спасибо, Сильверман.
— Вы в порядке, сэр?
— В полном.
Принц попытался выдавить из себя улыбку, но, как и обычно, попытка эта оказалась абсолютно неудачной. Он знал, что его улыбка не убеждала. Он много раз видел себя по телевизору, и различные знакомые в сфере, которую, как ему представлялось, он должен называть «медиа», говорили ему, что некоторые сегменты прессы использовали эту его улыбку как палку, чтобы его же и отдубасить. Она у него как-то вся уходила в рот, имела натянутый вид, категорически расходящийся с молодцеватыми усмешками и кокетливыми ухмылками нового премьер-министра — мальчишки, которым страна, кажется, до сих пор была одурманена.
— У меня послание от вашей матери, сэр, — сказал Сильверман.
— Вот как?
— Она шлет свои извинения, что не может присутствовать лично.
Принц ткнул в пространство своим немалым подбородком и пробормотал подобающие случаю слова. Его мать несколько лет не появлялась на публике, давно уже удалившись в довольно скромное по размерам крыло дворца, чтобы вести частную жизнь на абсолютно заслуженном покое. Артур не видел мать уже почти двадцать месяцев и в качестве посредника использовал Сильвермана. Устав от жизни в центре общественного внимания, женщина теперь была близка к тому, чтобы вести совершенно отшельническое существование, хотя, разумеется, во дворце никто, казалось, не был готов принять это. Их всех — лизоблюдов, приживальщиков, подхалимов — устраивало существующее положение: они делали вид, что она вечна, монархиня навсегда.
— Я понимаю, сэр, что эта просьба довольно необычна, но ваша матушка хочет, чтобы вы встретились кое с кем.
— С кем же?
— К сожалению, я не знаю его имени, сэр. Но этот джентльмен ждет вас за дверями.
— Сейчас?
— Ваша матушка считает, что времени терять нельзя, сэр.
— Но у меня праздник.
Почтительный кивок.
— Именно так, сэр.
Принц обвел взглядом веселящихся вокруг него, стряхнул лепестки роз, которые, словно дорогая перхоть, осели на плечах его мундира, и пришел к выводу, что всем присутствующим будет гораздо веселее, если он просто исчезнет.
Сильверман направился к большим дубовым дверям, являвшим собой выход, подсказывая:
— Сюда, ваше высочество.
Виндзор оглянулся, надеясь узреть свою жену, но никаких свидетельств ее присутствия не обнаружилось. Чувствуя, как его снова охватывает тоска, он последовал из комнаты за Сильверманом. Никто не заметил его ухода, а если и заметил, то вряд ли был огорчен.
Сильверман провел его в большую круглую комнату размером с олимпийский плавательный бассейн — Артур был уверен, что никогда прежде ее не видел.
— Сильверман! Где это мы?
— Это старый бальный зал, сэр. Кажется, вы здесь танцевали ребенком.
Туманное воспоминание замерцало в его голове.
— Это словно воспоминание из сна.
— Вероятно, так, сэр.
В центре помещения стоял незнакомец — худой, светловолосый, узколицый человек, элегантно одетый, хотя и без галстука, его волосы были уложены торчащими, вызывающими зубцами. Он принадлежал к тому типу людей, которые, даже стоя на месте, умеют напускать на себя важный вид. К тому типу людей, подумал принц, которых женщины в мудрости своей считают неотразимыми.