Короче говоря, Чегликов отбирал военные билеты и изымал оттуда деньги, а потом отдавал билеты комдивам проштрафившихся курсантов. Комдив — если, конечно он не Джафар — никогда не будет разбираться с нарушителем самолично. Он просто отдаст военный билет комбату. Тот — взводному. Взводный — своему заместителю, сержанту. Тот, в свою очередь, командиру отделения, который, собственно, уже и наказывает курсанта. Пойди-ка разбери, на каком из звеньев длинной цепочки пропали твои денежки!
Чегликов знал, что делал: за один свой наряд он мог заработать дополнительно по меньшей мере месячный лейтенантский оклад.
И его никогда бы не словили, если бы не зарвался, не украл деньги из висевшей в канцелярии шинели командира взвода старшего лейтенанта Бедака.
(Бедак — огромный грубый мужлан — потом долго насиловал выстроенную в расположении батарею, пытаясь выяснить, кто же всё-таки украл деньги. «Батар-рея, я хочу поймать вор-ра!.. Поймать вор-ра…» — рычал он дуплетом, внимательно разглядывая лица курсантов — не побледнеет ли кто? Никто не бледнел.)
Майора Чегликова каким-то образом всё же разоблачили — как обычно, кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, — потом пошли раскручивать дальше, и снежным комом покатились на свет Божий прочие его клептоманские проделки — и с военными билетами, и с отпускными деньгами для курсантов, которые он исправно получал в финчасти, но частенько «забывал» отдавать отпускникам, — и ещё какие-то злоупотребления с сухпаем на учениях…
В общем, был суд офицерской чести, Чегликова выгнали из партии и из армии, и он навсегда покинул наше училище.
Впрочем, я слышал, что он себя сейчас отлично чувствует: устроился заведующим цехом на мясокомбинат. Уверен, его туда охотно взяли. С таким-то опытом работы!
Старшему лейтенанту Резуну было несколько сложнее портить мне кровь, потому что он не являлся моим прямым начальником.
Всё же он нашёл способ сделать наши отношения более тёплыми. Этим способом стала борьба с табакокурением.
Как бы то ни было, а в туалете я благодаря неустанной заботе комбата Чегликова окопался надолго.
Туалет — это было истинное произведение архитектурного искусства, монументальное и величественное, циклопический обломок циклопической культуры. Почти каждый раз, когда я переступал порог этого помещения, мне начинало казаться, что люди той эпохи были раза в три крупнее нынешних. Представьте себе огромное помещение с высоченными потолками, слева — длинный умывальник аж на восемнадцать «сосков», прямо — гигантская комната для чистки обуви, справа — уборная на восемь «дючек» и дальше — проход ещё к четырём «дючкам».
В этом туалете запросто можно уместить шикарную десятикомнатную квартиру. Разве сравнимы с этим архитектурным раблезианством позорные тесные отхожие места советской эпохи?
А вот теперь, когда вы вполне прониклись ощущением колоссальности этих размеров, представьте себе, каково такой туалет убирать. Тем более, когда им пользуется не только первый курс (одногодков ещё можно отсюда повыгонять на время уборки), но и четвёртый (думаю, комментарии излишни).
Кроме того, требования, предъявляемые к качесту уборки старшиной батареи (бывшим главным корабельным старшиной) Мовчаном, просто сумасшедшие. То-есть, принимая работу, он берёт свою старую бескозырку и запускает из конца в конец помещения. И не дай Бог на ней появится хотя бы пятнышко грязи! И ещё. Мовчан почему-то всегда считал, что в туалете должно пахнуть одеколоном. В общем, бери где хочешь.
Сначала для меня сутки за сутками однообразной непрекращающейся работы в туалете казались настоящим кошмаром. А потом привык. Стал чувствовать себя там очень уютно. Как в своей норе, где я — дома, а остальные только забегают на время. Понапридумывал кучу всяких маленьких хитростей, позволяющих максимально быстро и качественно навести в этой «норе» порядок — вроде «перетирочно-ножного скоростного» и «кругоберденного экстренного» способов мытья полов. В общем, освоился. Человек ведь такая живучая сволочь — ко всему привыкает.
А однажды, когда я своеобычно зависал в туалете, ко мне неожиданно подошёл огромного роста широкоплечий, кряжистый четверокурсник, которого все знали, как Лёшу Медведя. Он немного понаблюдал, как я еложу по полу шваброй, потом хмыкнул:
«Слышь, малой, объясни-ка мне, как так получается: как ни зайду в туалет, а здесь всё ты работаешь? Что, больше некому туалет мыть?»
Я от неожиданности смутился: старшекурсники редко шли на нестандартный контакт с салагами.