Но ведь пока ремонт не будет сделан, Кузю не отпустят в Бердянск! Бедный комбат со слезами на глазах умолял батарею о помощи. Бог Ты мой, да разве можно человеку в таком деле отказать! И мы взялись за дело.
Но поскольку военного опыта у нас было поболее, чем у зелёных первокурсников, то и к ремонту мы подошли совсем по-другому. Мы уже не обдирали весь пол стёклами, как раньше, а просто подмазывали особенно убогие места; мы уже не ждали целые сутки, пока высохнет краска и можно будет класть мастику, а использовали особую быстросохнущую краску, которую к тому времени научились готовить; мы эксплуатировали все хитрости и придумки, знание которых приходит только вместе с опытом. Короче говоря, вместо обычных двух недель сделали полный ремонт всего за сутки при том же качестве.
Но устали все зверски — как же, с подъёма начали и только за полчаса до следующего подъёма закончили! Поэтому и упали на койки, кто где стоял, чтобы хоть немного перекемарить. И надо же мне было — дураку! — упасть ближе всех к выходу.
Дураку, потому что Джафар, зная, как мы вкалывали эти сутки, всё же явился с самого утра в казарму, чтобы произвести образцово-показательный подъём. И первым, на кого он наткнулся, переступив порог расположения, был я, нерадивый курсант Юрий Кондырев, спящий на кровати прямо в сапогах и одежде. Надо ли говорить, что первое, что я увидел, разлепив глаза, это были трое суток ареста.
Мне стало так обидно, что я в сердцах хлопнул кулаком по тумбочке дневального: «Вот, бля!..»
О, Джафару только этого и надо было! Он немедленно посторил батарею, снял с меня трое суток ареста и впаял десять, от имени начальника училища. В полном соответствии с Уставом.
И тут я в первый раз за всё курсантское время действительно сорвался, действительно потерял контроль над собой.
«Ну что, товарищ майор, всё? Всё?..»
«Что?всё? товарищ курсант?»
«Исчерпались, товариш майор? Закончились?»
«Стать в строй.»
«Хрена вам! Всё! Вот и всё, что вы мне можете сделать! Больше десяти суток за раз даже маршал Соколов объявить не имеет права! Всё, предел!»
«Прекратите, товариш курсант!»
«Не прекращу! Понятно? И что вы тогда делать будете? Расстреляете? Да вы… Манекен ходячий!.. Дерево!..»
Именно тем хмурым зимним утром Джафар впервые почувствовал то же самое, что чувствует коса, со всего размаха налетая на камень, обнаружил, что в его образцово-показательном дивизионе явственно нарисовался человек, на мозги которого его, Джафара, власть почему-то не распостраняется, что в его системе появилось инородное тело.
Нет, разумеется, и раньше, и позже в дивизионе выныривали «инсургенты», которых безжалостно исключали, сортируя и отфильтровывая будущий посев. Недаром численность дивизиона за четыре года обучения уменьшилась почти на целую треть. Но те бунтари являлись таковыми скорее инстинктивно, по наитию, как, например, «умник» Бегемот, фан Гамлета, исключённый двумя месяцами позже, они просто подсознательно чувствовали, что это — не их, а почувствовав, стремились поскорее и потише уйти, освободиться. И уж никто никогда не позволял себе разговаривать с Джафаром так и в таком тоне, как я тем утром.
Почему я тогда же не подал рапорт на увольнение? Не знаю. До сих пор не знаю. Наверное, потому что до берега этой реки надо было ещё доплыть, надо было испить свою чашу до дна. Я же пока только сделал первый глоток — вынырнул на поверхность и открыл глаза.
На гауптвахту меня должен был доставить капитан Женя Чуб. Этот «фуражка-звёзды», несколько торможенный и нескладный, в плохо сидящем мундире, какой-то взъерошенный и нелепый, являл собой вид типичного армейского неудачника.
Он постоянно попадал в различные глупые ситуации, которые немедленно становились достоянием гласности. Я бы даже сказал «громогласности».
Так, одной из легенд губы стал рассказ о том, как Чуб, будучи начкаром, решил проверить, хороша ли водица в бачке для питья, установленном в общей камере. А надо сказать, что, хотя на крышке бачка висел пудовый замок, она легко открывалась с другой стороны, и губари давным-давно наполнили её не простой водой. (Но офицеры, конечно, об этом не знали.) Из всех ежедневно меняющихся начкаров только Женя Чуб решил продегустировать эту жидкость. Судя по тому, как он потом матерился и отплёвывался под дружное ржание арестантов, вкус содержимого бачка ему совершенно не понравился.
Курсанты относились к этому офицеру без малейшего уважения, и для них он был просто «Женя», а вовсе не «капитан Чуб».