Вот и весь распорядок на неделю. Служба как служба. Не курорт, конечно, но жить можно. Вот только праздников с тех пор терпеть не могу. Любых. И каких бы то ни было распорядков дня — тоже.
Тогда нам такая жизнь казалась совершенно нормальной и естественной. Это просто было. Как данность. И родители наши ужасно гордились, что их дети учатся в военном училище.
Тем более, что наша alma mater — Полтавское Высшее Военное Зенитно-Ракетное Командное Училище* — вовсе не была каким-нибудь заштатным, обычным учебным заведением.
Из всех училищ ПВО, разбросаных по Союзу, оно считалось чуть ли не самым престижным. И выглядело соответственно. Представьте себе старый кадетский корпус, все эти толстые стены, стрельчатые окна, высокие сводчатые потолки, представьте залы, огромные и гулкие, в которых по ночам, кажется, ещё разгуливают тени императорских конных артиллеристов времён Кавказской войны…
Задумаешься о тех временах, о тех людях, о той цивилизации — яркой и великолепной, — которая бурлила здесь давным-давно, а потом навсегда ушла, оставив после себя эти формы и зиккураты, и становится холодно и грустно, и немного стыдно за нас — скучных и грубых эпигонов.
И — когда остановишься, оглянешься вокруг и задумаешься, — понимаешь, что такое есть настоящий офицер и каким ему надлежит быть. Но потом услышишь тяжёлый солдатский мат, вдохнёшь огуречную вонь, поднимающуюся из подвалов, заметишь какого-нибудь «фуражку-звёзды», который называется «офицером» лишь по явному недоразумению, и всё, и ушло понимание. Потому что нет больше той цивилизации, тех людей. А нынешние ни жить, ни воевать, ни строить так, как те, прежние, не умеют.
Командует здесь генерал-майор Старун — деспот и феодал, каких мало, олицетворённый ужас, состоящий из крупного квадратного тела, золотых погон и спокойного командного баса.
(Знаете, мне всегда казалось, что генералами не рождаются. Их штампуют по одной — крупнозернистой и тяжеловесной — мерке на закрытом заводе в каком-нибудь кремлёвском пентагоне. Это именно так: уж больно все они — генералы — одинаковые. И ещё. Любой человек для меня — это музыка. Грустная или весёлая, тяжёлая или лёгкая. Так вот, генерал-майор Старун — это «Accept». Бескомпромиссный, бронетанково-тяжёлый хэви-метал.)
Никогда не слышал, чтобы генерал повышал голос. Ему это просто не нужно — этот могучий стапятидесятипятимиллиметровый шёпот слышат все в радиусе добрых двухсот метров. Все. Даже глухие.
Генерал прибыл сюда за год до меня. С самой неприятной целью, с которой только может прибывать на новое место службы начальник училища — довести вверенное ему учебное заведение до реанимационного состояния «образцово-показательного».
Никто точно не знает, что обозначает это словосочетание — «образцово-показательное училище». Понятно только одно — драть будут втрое больше обычного.
Опять-таки, совершенно непонятно — зачем. Не думаю, что выпускники предыдущего начальника училища, «старика-Гусева», наплевателя, либерала и душки, хуже подготовлены и обучены, чем бройлеры старунского инкубатора. Нет, тут дело совсем в другом. В чём именно — я понял гораздо позже.
А сейчас, в самом начале, мы понимали и замечали прежде всего вот что: ни одно подразделение училища никогда не могло похвастаться, что хотя бы раз прошло мимо генерала без потерь. Каждый раз после случайной встречи где-нибудь по дороге в столовую или на плацу один-два курсанта подразделения отправляются на гауптвахту. Не важно за что. Зато всегда на десять суток. Как говорится, естественная убыль личного состава.
И происходит это всегда совершенно одинаково. Батарея идёт по аллее. Появляется генерал. «Батарея, смирно! Равнение на-право!» «Батарея, стой! Курсант Василенко, передайте командиру батареи, что я объявил вам десять суток ареста за нарушение формы одежды. Батарея — продолжать движение!»