Я не видел ничего: только белые глаза Криса и стриженый, взмокший лоб. Секунда замешательства — и Крис медленно разогнулся. Репер с нашей помощью снова встал на попа.
— Ну, приятель, — хрипловато сказал Крис, одергивая свитер, — еще немного, и сделал бы ты меня красивым.
Левка, бледный как смерть, вылезал из ямы.
— А, черт! — взорвался вдруг Старик — Оставил бы ты его подыхать в яме. Вбило бы в грунт по брюхо, в другой раз не совался бы…
— Не люблю покойников, — устало усмехнулся Крис, вытирая лоб рукавом.
Мы возвращались в Каменку, когда уже стемнело. Дул сильный ночной ветер, кусты вдоль реки глухо шумели. «Матильда» давно уже укатила в звенящую степь, но нам с Левкой не было жалко ее нисколечко. Мы уже не чувствовали себя щенками, выброшенными на необитаемый остров. Ведь Крис остался с нами!
Крис шагал по дороге матросской походкой, размахивая в воздухе белым прутиком. Прутик нежно свистел. Я тащил небольшой саквояж, а Левка, спотыкаясь и отставая, нес на плече спальный мешок Криса. Мы устали, в желудках у нас урчало, но было нам почему-то необыкновенно хорошо.
Семь дней нас трепало в открытом море. Гремели паруса, трещала палуба, и дубовые балки ломались беззвучно, как бело-розовая пастила. Исчезла граница между днем и ночью: можно было спать до полудня, работать по полчаса в сутки и всю ночь напролет играть в подкидного дурака. И вдруг, когда мы утратили всякое чувство реальности, у руля сумасшедшего корабля встал спокойный, насмешливый, уверенный в себе человек. И не Флинт, от которого только имя осталось, а сегодняшний, настоящий — со стальными мускулами и ленивой грацией ковбоя…
— Стоп! — сказал вдруг Крис и остановился.
Мы замерли на месте. Точнее, замер я, а Левка уронил на дорогу свой тюк и сел на него, шумно вздыхая.
— Замри! — громким шепотом приказал ему Крис. — Слышите?
Мы молчали.
— Ну, неважно, — пробормотал Крис. — Зато я слышу: где-то рядом растет арбуз.
— Поспевает? — уточнил Левка.
— Вот-вот, — поддакнул Крис. — Рассоситесь.
Мы притихли.
Крис, крадучись, как кошка, перебежал дорогу и исчез в темноте. Вскоре откуда-то слева послышался сочный хруст, потом что-то тяжелое ударилось о сырую землю, и Крис вынырнул из мрака, держа в руках что-то напоминающее мяч для игры в регби.
— Он что, на дереве рос? — спросил я.
— Да нет, — ответил Крис. — Я расшиб себе левую ляжку…
Арбуз оказался зеленым, как огурец.
Мы с отвращением выбросили его в Тобол, сели на тюк и задумались. Точнее, задумался Крис, а мы с Левкой лишь почтительно молчали. Нам просто не о чем было задумываться. Отныне вся ответственность ложилась на капитана.
— Болит спина, капитан? — робко поинтересовался Левка.
Крис удивился:
— Капитан? В армии я был сержантом. Сказано вам: меня зовут Крис. Можно, правда, Геннадий, но я не люблю фамильярности.
Мы сидели на пыльной дороге и молчали. Над головами у нас по высокому темно-синему небу перекатывался рокот звезд. Степь дышала холодом моря. Острова лесов темнели за рекой. Очертаниями они были похожи на всплывающие подводные лодки.
Я проснулся первый.
Вдруг глаза мои сами открылись, и я увидел серый потолок и завешенное черным одеялом окно. Улица слабо светилась сквозь одеяло голубоватым сетчатым квадратом. Я расстегнул две пуговицы спального мешка и привстал.
Рядом со мной на полу, наглухо закрыв зеленый брезентовый чехол, спал в своем мешке Левка. Как он ухитрялся не задохнуться — оставалось для меня непостижимым все лето.
За ним, просторно раскинувшись на полосатом чехле, ровно дышал Крис. Верхняя губа его приподнялась, открывая ослепительно белые зубы, отчего казалось, что Крис улыбается загадочно и кровожадно.
Я взглянул на часы: половина пятого. За дощатой перегородкой, переговариваясь и тихо смеясь, поднимались молодые: Семка со своей женой. В первый раз за все лето мне довелось услышать пробуждение хозяев: на целине все встают ни свет ни заря. Обычно, когда мы с рыжим просыпались, дом был уже пуст. На столе тогда стоял бидон с молоком, рядом — огромная миска вкуснейшей на свете картошки, поджаренной с зеленым луком.
— Ты не толкайся, давай по-честному! — счастливо посмеиваясь, говорила Аня, Семкина жена.
— А я… и не толкаюсь… — задыхаясь, по-видимому, от щекотки, отвечал Семка. Слышно было, как он вьюном вертелся в постели, ускользая от ее рук. — Щекоти, щекоти… Вот так вот одного тоже жена щекотала… Городскую такую моду взяла… А потом пришлось горючими слезами обливаться…